Юрий Шамшурин - В тайге стреляют
Старушка повернулась к иконам, перекрестилась и поясно поклонилась им.
— У меня нет родителей! — помолчав, угрюмо заметил Назарка. — Мать мою и двух сестренок убили по приказу тойона-бандита за то, что отец ушел с красными узнать правду. Может, в них стрелял и твой сын...
— Нет, нет! — закричала Хоборос и отступила от Назарки. — Мой сын воевал со взрослыми мужиками!
— За доверие твое, эмээхсин, спасибо! — сдержанно продолжал Назарка. — Если твой сын поверит Советской власти, я наведаюсь к вам еще раз, чтобы услышать твои радостные слова.
— Сёп! — Старушка протянула руку за кисетом, села и спокойно закурила. — Попьешь чайку, старик, пойдешь к сыну и приведешь его сюда! — властно произнесла она. — Нужно уважать терпение гостя!
Банда рассыпалась, видимо, давно, и сын Басыкки обитал близко от родного аласа.
В камельке, прогорая, тускнели и оседали угли. Только-только сошлись вместе сестры-близнецы, принаряженные в одинаковые холодаи — вечерняя и утренняя заря. Назарка выкурил папиросу, забрался под залатанное заячье одеяло и начал уже проваливаться в теплую мягкую пропасть сна, когда действительность и грезы сливаются в удивительный непередаваемый сплав. Но тут дверь вдруг завизжала, заскрипела и широко распахнулась; Назарка открыл глаза и вскинул голову. Рука помимо воли потянулась к маузеру. У порога на фоне рассвета четко обрисовались две мужские фигуры.
— Иди первым! — услышал Назарка шепоток Басыкки. — Когда человек пожаловал с мирными намерениями, ружье он держит прикладом вперед!.. Учи вас!
Назарка сел, свесил с орона голые ноги. Отец с сыном остановились перед ним, безмолвные и сосредоточенные. Старушка мать, давно ожидавшая этого момента, захлопотала возле очага, вздула огонь.
С нескрываемым интересом Назарка рассматривал растерянного, изрядно струхнувшего «мятежника». Перед ним, бессильно свесив длинные руки, стоял круглолицый, широкоплечий, с румянцем во всю щеку парень.
Пристальный взгляд «начальника» пугал парня. Бетюр по-медвежьи топтался на месте, сопел и отчаянно потел, не смея утереть мокрое лицо.
Строгим тоном Назарка задал ему несколько вопросов. Путаясь и запинаясь, парень ответил.
— Покажи ружье и сосчитай, сколько у тебя осталось патронов! — потребовал «начальник».
Бетюр с излишней поспешностью протянул Назарке потрепанную, повидавшую виды берданку. Расщепленный приклад ее был скреплен разного размера и формы жестянками от консервов. Изъеденный ржавчиной ствол был старательно прикреплен к ложу тонко выкроенными сыромятными ремешками. Рукоятка расхлябанного затвора для надежности крепилась крючком из проволоки. Не в состоянии погасить улыбку, Назарка рассматривал берданку, подкидывая ее на ладонях.
Парень извлек из-за пазухи ровдужный мешочек, долго развязывал его, осторожно высыпал медные патроны, испещренные пятнами бледной зелени. Из гильз полушариями высовывались самодельные свинцовые пули. Назарка скосил глаза на смертоносные кругляши, и у него заломило раненое плечо. Возникло чувство неприязни к этому глуповатому трусливому парню. Сколько же пало красноармейцев, выцеленных из этих мясистых рук?..
— Почему поступил в белый отряд? — отрывисто спросил Назарка, отодвигаясь от стола.
— Князец Гермоген велел, — оробев от сурового тона «начальника», запинаясь промямлил Бетюр. — В хамначитах у него был. Он велел в отряд идти. Товары разные давал. Берданку и припасы дал... Воевать-то страшно было! Худо стрелять в людей, да разве ослушаешься хозяина! Бай Гермоген здорово сердитый!
— Тойон корову за долги не стал забирать, — досказал Басыкка. — Сена одолжил на бескормицу, когда сын в отряде был.
— Где сейчас Гермоген?
— Наслежники сказывали, больной он лежит, совсем немощный: встать даже не может, — пояснил старик.
— Хитрый тойон! — вставил свое Бетюр. — Сам не воевал. Нас другому командиру отдал!
— Сколько? — поинтересовался Назарка, когда парень сложил патроны обратно в мешочек.
— Семнадцать. И еще — пять осечек. Пустые гильзы дорогой бросил. Одной пулей в глухаря стрелял. Совсем близко сидел.
— Вот что, приятель! — приказал Назарка. — Поедешь в город! Найдешь там человека по фамилии Чухломин. Он занимается в бывшем остроге. Или зайди в Совет, его всякий покажет. Сдашь берданку и патроны. Бумагу там подпишешь, что ничего худого Советской власти больше не сделаешь — и тебя отпустят. Понятно?
Бетюр глядел прямо в глаза «начальника» и усиленно кивал головой, стараясь в точности запомнить Назаркины слова. По бокам его, точно охранники, стояли отец и мать.
— Ружье к седлу привяжи, как в юрту входил, — стволом назад! — продолжал Назарка. — В городе долго не задерживайся, не броди там без надобности, чтоб старики твои не волновались... Записку передашь.
Он достал тетрадь, вырвал из нее листок, очинил карандаш. Потом жестом попросил хозяев отступить в сторонку — дать простор свету.
— Табаарыыс, — тихо, неуверенно окликнул старик «начальника», занятого писанием. — Правду, нет ли, толкуют, будто кто из хамначитов против красных воевал, у того покосы отнимут?..
— Не верь! Врут!
— Табаарыыс! — немного погодя опять подал голос Басыкка. — А если из отряда другой человек придет? Амныс[65] попросит...
— Пусть едет прямо в город!
— Бумагу надо?
— Не надо!.. Ну, вот! Запомни фамилию: Чух-ло-мин! — по слогам продиктовал Назарка. — Ему отдашь... Собирайся и поезжай! А я спать буду: шибко устал!
И он протянул повеселевшему парню сложенное вчетверо донесение...
Назарке снился город в осаде. На изъеденный пулями вал из балбахов остервенело лезли белобандиты, вопили дикими, истошными голосами. Вот они очутились совсем рядом, были видны разинутые пасти, выкатившиеся глаза... Назарка рывком вскочил, сбросил с себя нагревшееся одеяло. В распахнутую настежь дверь лезли вооруженные люди. Кто-то, видимо, наклонил голову, и солнечный луч ударил прямо в лицо.
«Бандиты!» — огорошила мысль. Назарка инстинктивно метнулся за камелек, волоча за маузером одежду. Пронизанная светом пыль золотистой занавесью взвилась над земляным полом. И тут послышался удивительно знакомый голос:
— Назарка!.. Ребята, смотрите — наш Назарка!
Ошеломленный со сна сумятицей, ослепленный солнцем, Назарка незряче уставился на кричавшего и непроизвольно сделал шаг ему навстречу. Он отбросил маузер с зацепившейся за рукоятку гимнастеркой, широко развел руки и почувствовал рядом грудь друга.
— Костя, — промолвил он тихо, словно все еще не верил себе. — Наконец-то!
