Игорь Бестужев-Лада - Отвага
Я выстоял полтора часа в очереди, но на сегодня билетов в Энск уже не было. Пришлось взять на завтра — на рейс в восемь сорок утра. И вот когда билет уже был у меня в руках, я остыл, я опять начал сомневаться. Ну, хорошо, я прилечу в Энск, явлюсь к Рине и скажу: «Рина, я тебя люблю, я не могу без тебя жить, давай поженимся!» Так что ль? Но она же учится в институте — в медицинском! Уже на четвертом курсе! И я должен потребовать от нее, чтобы она бросила все и ехала со мной на «точку»?
Я сидел в скверике напротив аэровокзала с высоким алюминиево-стеклянным зданием гостиницы. Я пытался оценить все трезво и спокойно. Нет, полечу я в Энск не для того — я полечу в Энск только чтобы сказать ей: Рина, я не могу без тебя, я готов ждать, сколько ты скажешь, хоть всю жизнь — только приди когда-нибудь ко мне. Я полечу туда ради этих нескольких слов. Она должна их от меня услышать. Не прочитать в письме или телеграмме, а услышать. Услышать — и решить. Иначе я всю жизнь буду проклинать себя за трусость. Я полечу, и я скажу.
Весь этот день я нарочно изматывал себя, чтобы вечером быстрее уснуть и чтобы быстрее прошла ночь. Отец вернулся поздно, около девяти — у них было партсобрание. Но он совсем не удивился, когда я сказал, что хочу завтра полететь в Энск — на один-два дня. Он даже не спросил — зачем. Он только попросил меня обязательно отнести цветы маме и Володе.
Мы выпили чаю, посмотрели программу «Время». Мне казалось, что обязательно пойдет дождь, и когда стали говорить о погоде на завтра, я насторожился. Все было хорошо: в районе Энска обещали теплую, без осадков. А в тех краях, где стояла моя родная «точка», предполагались кратковременные дожди с грозами. Но я был уверен, что к моему возвращению — через четверо суток — они там прекратятся.
…«Точка» наша, когда я вернулся из отпуска, встретила меня настоящей летней погодой. Было очень тепло, недвижно стояла вдоль улочки офицерского городка высокая трава, таинственно молчали старые кедры, небо было таким синим, а облака такими белыми, что, если глядеть, начинали болеть глаза. Приехал я на попутной, в первой половине дня — в дивизионе, по-моему, шел третий час занятий. Навстречу мне никто не попался, и я дошел до своей квартиры в полном одиночестве. Увидел только жену нашего Лялько — она сушила на солнышке ковры и какую-то зимнюю одежду («Меха!» — как наверняка сказал бы Нагорный) — да «бабушку Батурину» — та возилась на грядках в палисадничке перед своим коттеджем.
Дежурный в проходной знал меня как облупленного, но до того дотошно и внимательно проверял мои документы, что я чуть было не… расхохотался. Но вовремя понял, что границу, отделяющую точное выполнение требований службы от голого формализма, он не переступил, и простил двухминутную задержку, Дежурный поздравил меня с возвращением из отпуска и, прищелкнув каблуками, браво козырнул:
— Здравия желаю, товарищ лейтенант!
Я протянул ему руку:
— Здравствуйте, сержант! Как тут дела?
— Полный ажур, товарищ лейтенант.
Постамент и на нем — исковерканные, оплавленные остатки недавно сбитой нами, мишени я увидел сразу, как только вышел из проходной внутрь городка. «Значит, уже привезли и установили… Молодцы, быстренько». Около этого своеобразного монумента толпилось десятка полтора солдат, и среди них, кажется, был мой Кривожихин.
Я подошел к ним. Оплавленный, искореженный, почерневший дюраль, как некая страшная бесформенная скульптура, был укреплен на железобетонном постаменте. На нем же, снизу, в металлической рамке табличка:
«Радиоуправляемая мишень, которую воины нашего подразделения сбили первой ракетой во время учебно-боевого пуска на полигоне на высоте… столько-то метров, при скорости… столько-то километров в час, такого-то числа такого-то года…»
Увидев меня, Кривожихин бросил руку к пилотке:
— Товарищ лейтенант! Солдаты нового пополнения осматривают сбитую мишень. Докладывает помощник командира взвода старший сержант Кривожихин.
— Спасибо. Вольно, товарищи! Ракету, которой была сбита эта мишень, готовил расчет… вот его расчет, старшего сержанта Кривожихина Василия Михайловича. Так что тут немалая его заслуга.
— Ракета — оружие коллективное, товарищ лейтенант, — широко улыбнулся Кривожихин. — Все к этому руку приложили: и разведчики, и стартовики, и наведенцы… Весь коллектив.
По-моему, это была самая длинная речь моего замкомвзвода — с тех пор, как я его знаю.
Капитан Лялько, которому я по уставу обязан был представиться, сидел в канцелярии со своим заместителем. Но я его сразу и не узнал — командир батареи сбрил усы.
— Ладно, — сказал он, когда я доложил. — С благополучным! И, как говорится, до свиданьичка, здравствуй и прощай! Допущен к экзаменам в академию и вот уже делишки сдаю. Скоро уеду. Удивляешься, что я без усов? Надо. Чтоб не очень выделяться. А то там, в столицах, все оглядываться начнут… Ты вот что, Игнатьев: иди оформляй возвращение, мы потом с тобой поговорим, я хочу тут побыстрей закруглиться… Не обижаешься?
— За что?
— Тогда дуй. А мы тут поработаем.
Майора Колодяжного я встретил в коридоре, почти у дверей нашей батарейной канцелярии.
— С приездом, Игнатьев! — сказал он. — Как гулялось?
— Хорошо, товарищ майор.
— Не женился?
— Пока нет… Да ведь и проблем с этим делом много, товарищ майор, — я решил перейти на шутливый тон — чтобы не так бросалось в глаза мое великолепное настроение. — Например: где жене работать?
— А она кто по специальности?
— Допустим… врач.
— Сложновато, конечно, — согласился Колодяжный. — А когда она должна приехать?
— Не скоро, товарищ майор. Годика через два.
— Э! — Замполит дивизиона махнул рукой. — За два года столько воды утечет!.. Вдруг вас переведут куда-нибудь с повышением. Дело вы знаете, молодежь мы стараемся выдвигать.
— А я в другую часть не пойду!
— Это можно только приветствовать. — Колодяжный легонько похлопал меня по плечу: — А в общем-то не волнуйтесь, Александр Иваныч, не будет ваша жена без дела сидеть! А если и посидит немножко? Ну что ж? Неужели из-за этого стоит все ломать? — Он почесал левую бровь. — Что-то я вам еще хотел сказать? Сразу как только увидел… Да, о Бровариче!
— Что случилось?
— Да ничего, не волнуйтесь. Он уже уволен, срок подошел. Но попросил разрешения не уезжать до вашего возвращения. Все, кто уволен, уехали. А он вас ждет — мы разрешили. Знаете, когда он ко мне с этой просьбой пришел, я вам откровенно позавидовал. — Колодяжный улыбнулся: — Но моя зависть белая, не черная.
