Василий Гузик - Не выходя из боя
В конце концов Кротов начал заниматься антисоветской обработкой ближайшего молодежного окружения, прибегнув к весьма утонченному способу размывания и расшатывания идейных убеждений своих «друзей». Жаждущих «гражданской независимости» и «анархической свободы» от существующих норм и правил советской морали он объединил в «организацию без организации». Идеологическое разоружение и перевооружение проходило во время различных вечеринок, «непринужденных» диспутов о политике и литературе, прослушивания провокационных зарубежных радиоголосов. Последние услужливо подливали масло в антисоветскую коптилку, а Валерий Кротов умело и ловко поджигал ее.
Он был главным действующим лицом не только по праву хозяина квартиры, на угарный огонек которой слеталось до полудюжины полуночников. Эрудиция, знание литературы (несколько одностороннее), музыки (преимущественно легкой, западной), умение внушить подвыпившему собеседнику «острую» мысль, заразить своим волнением, «революционное» несогласие с общепризнанными взглядами и нормами — все это некоторое время привлекало к нему недалеких и безвольных любителей «свободной жизни».
Позднее один идеологический митрофанушка признается:
«После близкого знакомства и общения с Кротовым я стал согласен с ним по всем вопросам. Стал не только критически относиться к порядкам в нашей стране, но и сам допускал вредные суждения».
А другие полуночники красноречиво расскажут об «интеллектуальной» атмосфере сборищ:
«Выпили и заспорили вокруг личности де Голля». «Вечер был посвящен отдыху — выпивали вино, слушали музыку, потом передачу». «Я в основном уделял внимание его жене». «Проводили отдых с выпивкой и картами». «Пили сухое вино, спорили о политике». «Он вступил в интимные отношения с моей женой» и т. п.
Разумеется, это далеко не все, но и этого достаточно, чтобы представить направление «организации без организации» и духовный облик ее членов. Когда наступит печальный и закономерный финал, Валерий Кротов скажет:
«У меня не было друзей, были одни только собутыльники».
Сам он, естественно, к категории собутыльников, потерявших совесть и честь, себя не причислит. И не признается, как растлевал молодых людей, проповедовал цинизм, распущенность, аполитичность, как первый подавал пример нравственной низости.
— Ну, кто сегодня со мной останется? — нагло задавал он вопрос сразу двум девицам после очередной выпивки и спора «вокруг личности де Голля».
Против такой «простоты» нравов здесь уже не восставали. Против откровенного цинизма уже не протестовали, ибо такое стало нормой мышления и поведения.
Естественно, сами полуночники, которых уже коснулась гражданская и моральная деградация, представляли свое положение и поведение в несколько ином свете.
Потеряв надежду на их самостоятельное отрезвление и выздоровление, сотрудники госбезопасности провели операцию, чем-то напоминающую спасение утопающих.
Все чистосердечно раскаялись, обещали исправиться и не обманули. Все, кроме Кротова. Он обманул — подло и низко. С издевательским цинизмом «сильной и исключительной» личности он вскоре уже растоптал свои письменные заверения и обещания.
И хотя этот обман для чекистов был не столько неожиданным, сколько неприятным, обидным, Алексей Михайлович предпринял еще одну попытку спасти Валерия от уголовного наказания. И опять началась затяжная, изнурительная борьба за человека, ставшего самому себе опасным врагом.
Кротову вновь и вновь предлагали найти честные, искренние ответы на десятки простых и сложных вопросов, которые он сам же наплодил.
Почему Америка, а не Россия — его любимая страна, а любимый язык — английский, а не русский? Почему колхозники у него — «ограниченные крестьяне», «деревня», а честные студенты — «серость»? Зачем нужно учить младшего брата записывать западные радиопередачи? Откуда такое бессмысленно-упрямое утверждение: «Сколько индивидуумов, столько должно быть и идеологий». Наконец, почему Великая Октябрьская социалистическая революция была исторической случайностью? И это еще не все. Теоретик-надомник не останавливался даже перед чудовищными историческими параллелями, сравнениями и сопоставлениями…
Призвав на помощь весь свой опыт и волю, майор Потанин убеждал, спорил, опровергал дикие и вредные заблуждения, обращался то к разуму, то к чувствам этого вконец запутавшегося еще молодого человека.
Валерий отступал медленно и неохотно. Воспаленное самолюбие мешало ему признаться в ошибках, объективно оценить свои поступки, принять правильное решение, вырваться наконец из цепкого и вязкого плена чуждых идей и представлений.
— Не могу утверждать, что мое мировоззрение изменится в корне, — бормотал он уклончиво.
Но человек, ходивший в смертельную атаку, защищавший Родину и ее священный красный флаг, продолжал настойчиво и упорно возвращать Валерия к жизни, к той вере, которую он должен был обрести.
Алексей Михайлович Потанин и его товарищи терпеливо ждали от Валерия Кротова такого же письма, какое принес в свое время чекистам «новорожденный» Иван Семенов. И он в конце концов написал его. И передал не по почте, а принес сам.
— Мы помогли Валерию вернуться в институт, который он, как и обещал, уверенно закончил. Помогли и с устройством на интересную для него работу, — все так же негромко, сдержанно, лишь чуть потеплев взглядом, говорит Алексей Михайлович. — И делали это уже с твердой уверенностью, что не только рецидива, но даже малого срыва у него больше не будет. И на сей раз не обманулись. С Валерием теперь все в порядке, ведь с тех пор как он честно и окончательно удалился от опасной черты, прошел уже не один год…
4
По-разному испытывают и проявляют люди чувство удовлетворенности — естественную радость от успешно свершенного дела или достигнутой цели. Радость же чекистов, поработавших во имя спасения опасно оступившихся советских граждан (когда и вины и беды поровну), всегда полна неуходящей горечи. Ибо куда же уйдешь от личной, гражданской ответственности за все, происходящее рядом? Алексей Михайлович как раз из тех чекистов, которые особенно близко к сердцу принимают нашу жизнь со всеми ее радостями и горестями, со всеми сложнейшими задачами, то и дело встающими перед советским народом, идущим путем непроторенным.
Быть может, именно поэтому в его делах всегда — неизменно глубокая вера в человека и неподдельное сопереживание, ощущаемые даже в сухих протокольных строках. А уж в магнитофонных или стенографических записях эта искренняя, сердечная интонация и вовсе звучит весьма явственно. И, видно, не случайно, вспоминая своих учеников, успешно работающих самостоятельно в различных городах, в разных концах страны, Алексей Михайлович прежде всего назвал трех сотрудников госбезопасности, наиболее ярким и сильным достоинством которых является так свойственная их учителю мужественная человечность.
