Ульмас Умарбеков - Приключения 1972—1973
— Лоренц была состоятельным человеком?
— Жила всегда шикарно. Умела устроиться, подладиться под любую власть.
— И под немецкую тоже?
— Еще как!
— Она сотрудничала с оккупантами?
— Не знаю, как с оккупантами, но с немецкими офицерами — это уж точно.
— А разве у Лоренц не было семьи, мужа?
Бледные уши Зиткауриса слегка порозовели.
— Для семейной жизни эта дрянь не годилась. Чего ради обзаводиться детьми, заботиться о муже? Ей бы только самой снимать пенки с жизни.
Дзенис наблюдал за ушами Зиткауриса, они невольно выдавали хозяина. Не получил ли он в свое время отставку, а теперь хочет задним числом свести счеты? Ну что ж, пускай…
— Много у нее в юности было поклонников?.
— Ого, эта бабенка и под старость не терялась. Штурмбаннфюрер фон Гауч влюбился в нее по уши и даже собирался увезти с собой в Германию, когда узнал…
Зиткаурис осекся.
— Что узнал? — резко переспросил Дзенис.
Лесник упрямо молчал.
— Я вас спрашиваю, о чем узнал фон Гауч?
В голосе Дзениса зазвучали металлические нотки. Старик опустил глаза.
— Что у них будет ребенок.
Молчание.
— Ребенок родился?
— Да, мальчик. Но Алида даже не подумала его сама воспитывать. Чужим людям сбагрила в деревню. И опять зажила припеваючи. А сын плоть от плоти… Этого я ей простить не мог.
«Да нет, не этого», — подумал Дзенис.
— А как штурмбаннфюрер? — спросил он вроде бы между прочим.
— Этого типа вскоре посадили.
— За что?
— Отдали под суд за присвоение золота и брильянтов.
— Где же он их брал?
— Работал в Саласпилсском концлагере. Через его руки проходили конфискованные драгоценности.
— Вы хотели сказать — награбленные? — уточнил Дзенис.
— Ну да, те, что отбирали у заключенных и увозили в Германию. Этот малый о себе тоже не забывал. Алида рассказывала.
— А потом Лоренц встречалась с ним?
— Я слышал, фон Гауча расстреляли. Немцы были на это скоры. Но кое-что из наворованного перепало и моей родственнице. Уж не знаю — штурмбаннфюрер ей дарил или она сама нахапала.
Дзенис встал и прошелся до окна. Перед домом стояли трое мужчин навеселе и оживленно что-то обсуждали. По шоссе в обоих направлениях неслись автомашины.
Чем занималась Лоренц после войны?
— Работала на Центральном рынке продавщицей в ларьке. Потом ей удалось выхлопотать небольшую пенсию.
— И помаленьку расторговывала свои драгоценности?
— Наверное, кое-что продала. Но большую часть, конечно, припрятала. Ждала, что времена переменятся. Надеялась, сызнова…
— Где она прятала драгоценности?
— Если бы я знал!
— А что было дальше с ребенком?
Зиткаурис отвернулся.
— Моя изба с краю…
— Не прикидывайтесь наивным и не увиливайте. У нас был уговор: я буду спрашивать, вы — отвечать. Итак, что произошло с мальчиком.
— Жив и здоров. Вырос под фамилией своих приемных родителей. А когда те умерли, кто-то из соседей разболтал.
— И ему стало известно, кто его настоящая мать?
— Ну да. Только он к ней не пошел. Тогда был еще молод и горд.
— А потом?
— А потом жизнь малость пообломала ему рога. Был у него товарищ. Айвар. Они вместе уехали в Сибирь. Работали шоферами где-то на стройке. Очевидно, жизнь там у ребят была не райская. А может, что натворили. Не знаю. Только три года назад Вольдемар вернулся на родину.
— Вольдемар? Теперь проясняется, кто второй наследник. Но на всякий случай надо проверить.
— Но ведь после возвращения из Сибири Вольдемар Лапинь все же наведался к своей матери.
Зиткаурис вытаращил глаза.
— Вам известна его фамилия?
— Мне многое известно, Зиткаурис. Гораздо больше, чем вы полагаете. Могу проверить каждое ваше слово. Так что не будем забывать про уговор.
— Я говорю правду.
— Вы не ответили на мой последний вопрос.
Лесник нахмурился. Да, этот прокурор стреляный воробей. Поди знай, что еще ему удалось пронюхать.
— После возвращения Вольдемар пришел к Алиде. Только они не ужились. Признать, конечно, признали друг друга. Алида больше всего боялась, что он будет просить помощи. И потому прикидывалась последней нищенкой.
— И тем не менее переписала завещание на его имя?
— И это знаете? Да, переписала. Но не из-за материнской любви. Только ради того, чтобы мне насолить.
— И сообщила об этом сыну?
— Мало того. Потребовала выкуп. Двадцать рублей в месяц.
— А почему же первое завещание было на ваше имя? Вы ведь не ладили между собой. Возможно, вам тоже надо было платить выкуп за завещание? Или она была перед вами в долгу? Не стесняйтесь, Зиткаурис, рассказывайте все о ваших с ней делах.
Зиткаурис заерзал на стуле.
— У меня было хорошее пианино. Еще с мирного времени. Алида нашла покупателя и помогла продать инструмент. Но отдала мне только половину денег. Сказала, что остальные у нее украли. А я требовал, даже угрожал ей. Тогда в уплату долга она написала завещание на мое имя.
Дзенис отнесся скептически к этому рассказу. Несомненно, какие-то сделки между ними имели место. Не эта, так другая. На сей раз Зиткаурис использовал затасканный, но неглупый прием: держаться как можно ближе к правде и тем самым притуплять бдительность следователя, а в нужный момент подмешать в показания ложь. Ничего, проглотим эту пилюлю. Покамест противопоставить нечего. Надо притвориться, что во все веришь.
— А вас разве устраивал такой вариант? — поинтересовался помощник прокурора.
— Да что я, спятил, что ли? Ругался с Алидой на чем свет стоит. И пригрозил. Но она была не робкого десятка. Понимала, стерва, что я ничего не смогу доказать. Я ей говорю: «На кой черт мне твое наследство, ты дольше меня будешь небо коптить». А она: «Заткнись, старый хрыч, не то завещание отзову».
— И отозвала? — сочувственным тоном спросил Дзенис.
— Да. Как только появился Вольдемар. Назло мне переписала завещание на него.
Зиткаурис достал носовой платок и вытер влажный лоб. В кабинете было душно. Июльский зной густо лился в раскрытое окно. Но Дзенис его не чувствовал. Разговор оказался интересней, чем он предполагал. Один за другим всплывали новые факты, новые обстоятельства. Было необходимо их проанализировать немедленно, в ходе допроса. В то же время надо было слушать Зиткауриса и обдумывать следующие вопросы, не давая ему передышки.
— Драгоценности в завещании не упоминаются, — продолжал Дзенис. — Вольдемару было что-нибудь известно об их существовании?
Старик усмехнулся.
— Я ему рассказал.
