Вячеслав Пальман - За линией Габерландта
Поднялся Дымов очень рано, вышел и все ходил по качающейся палубе. Морской болезни он не боялся.
Около десяти, когда впереди зачернели берега, Дымов вошел в рубку, сел в плетеное кресло и надолго замолчал. В рубке, кроме него, было трое.
Острова приближались. Дымов нервничал. Он встал, заходил по рубке. Никто не говорил ему ни слова. Как и вчера, он присматривался к оборудованию. Здесь было все не так, как на знакомых ему кораблях. Куда сунуть коробочку? Когда пароход вошел в пролив и берега начали сужаться, Дымов вышел и уже в каюте, где, к счастью, бухгалтера не оказалось, открыл банку, вытряхнул порошок и поставил указатель на цифру «30». И опять стало плохо, сердце забилось часто и тревожно. «Старость...» — подумал он и, чтобы скорее покончить с делом, прямо пошел в рубку.
Но положить банку при людях было не так-то просто. Минуты шли, за стеклом проплывали берега.
Наконец двое вышли. У штурвала остался помощник капитана. Дымов подошел к нему, заговорил. Широкое пальто скрывало движение руки Дымова. Он вынул байку и осторожно опустил ее за щиток управления. Банка легонько стукнулась о твердое, но помощник ничего не услышал. Свершилось!
Какая радость! И сразу легко-легко... Ну, теперь жребий брошен.
Через минуту Дымов вышел из рубки, побледнев от волнения и страха. Осталось четверть часа. Только четверть часа. И остановка. И — конец всем тревогам. Новая, спокойная жизнь.
Он прошел на корму подальше от рубки, встал, крепко ухватившись за поручни. Сейчас...
Когда прошло пятнадцать минут, Дымов обернулся и уже не спускал глаз с палубной надстройки. Тихо. Корабль все идет. Берега уплывают назад. Вот они обогнали какой-то японский сторожевик. Хорошо бы сейчас... Вон параллельным курсом проходит миноносец. Вон еще катера... Ну, что же? Семнадцать минут... Двадцать. Все тихо. Неужели не сработал? Берегись, Чарный! Двадцать пять. Каждая минута как вечность. Тридцать...
Дымов решительно пошел в рубку.
Открыв дверь, он тут же ринулся назад.
— Осторожно сосед, — сказал сзади голос бухгалтера. — Входи. — И довольно чувствительно подтолкнул Дымова вперед.
То, что увидел Дымов, было началом конца.
Помощник капитана все так же невозмутимо стоял на своем посту и глядел сквозь стекло на холодное море, на проплывающие берега. Еще двое сидели в креслах и заинтересованно разбирали механизм, извлеченный из знакомой игрушки. Пустая коробка с надписью «Золотой ярлык» стояла на полу, у ног этих людей.
— Сделано неплохо, — сказал один из них,
— Подрывник знает свое дело, не правда ли, Дымов? — спросил другой.
Дымова обыскали, сняли пальто. Он вдруг потерял всякий интерес к жизни. Он и не думал сопротивляться. Мелькнула мысль: «Где Чарный?» Его провели по узкому коридору, ввели в пустую каюту. Он остался в одном костюме. В каюте его еще раз обыскали, вплоть до белья, и заперли. Здесь не было иллюминатора, под железным потолком тускло светила лампочка. Настоящая тюремная камера. Отсюда не убежишь.
Конец.
Прошли сутки, другие. Ему приносили пищу, выводили в коридор. У дверей каюты он чаще других видел «бухгалтера». Теперь «бухгалтер» был в форме, надобность в маскировке исчезла.
На третьи сутки Дымов забеспокоился. Он ни на минуту не забывал о том, что где-то под ним лежат две тысячи тонн аммонала, а среди мешков со взрывчаткой — коробка Чарного. Сперва он вспоминал об этом со злорадством. «Пусть все летит к черту! Мне-то одинаково». Но чем дальше шло время, тем резче менялся строй его мыслей. Временами Дымову казалось, что он даже слышит стук маятника, приближающий его к смерти. В тишине и полумраке он широко открывал глаза и видел пламя взрыва, а в этом пламени жалкую фигурку человека, подброшенного в поднебесье. Ужасно! Это же самое обыкновенное самоубийство. Ценой жизни... А стоит ли платить такую цену?
Когда третьи сутки были на исходе, он не выдержал. Вскочив со стула, забарабанил в дверь. Ему долго не открывали.
— Что случилось? — спросил «бухгалтер», приоткрыв дверь.
— У меня есть важное сообщение, — сказал Дымов, чувствуя, как весь дрожит.
— Может, повременим до Магадана? — сказал чекист.
— Нет, нельзя. Дорога каждая минута. Выслушайте меня, вы сами содрогнетесь от ужаса.
— Хорошо. Я сейчас позову полковника.
Через пять минут Дымова повели в знакомую каюту. На его месте сидел «журналист».
— Полковник Архипов, — сказал «журналист» без улыбки. — Чем обязан?
Дымова не удивила трансформация «журналиста». Не до того. Он потер холодные руки и виновато улыбнулся.
— Я хочу сделать признание.
— Поздновато, — усмехнулся полковник.
— От этого зависит ваша жизнь, жизнь многих других людей.
— Говорите.
— Я сейчас скажу. Я хочу, чтобы это признание учли на следствии.
— Учтут. Все учтут.
— Тогда я скажу. Пароход может взлететь на воздух с минуты на минуту... — Он сделал паузу, желая увидеть, какое впечатление произвели его слова.
Никакого впечатления. Собеседники даже глазом не моргнули.
— Ну? — повторил полковник.
— В трюме с аммоналом лежит взрыватель.
— Кто положил? — строго спросил полковник.
— Неважно, — попробовал торговаться Дымов. — Лежит адская машина.
Полковник нагнулся и вытащил из-под столика ящик.
— Вот эта?
Он открыл ящик, чтобы Дымов мог видеть механизм. Игрушка, очень похожая на ту, что в коробке из-под какао...
— Вы... уже? — пролепетал Дымов.
— Вот именно, уже. — Полковник явно смеялся над ним. — Сидит ваш Чарный как миленький.
Наступило молчание. Дымов стоял опустошенный.
— Ваше имя, Дымов? — спросил вдруг полковник. — Настоящее имя.
«Неужели они не знают? — подумал Никамура. — Если так, то и не узнают».
— Молчите? Дело ваше. Уведите его.
Корабль тем временем шел на север, точно на север. Он могуче рассекал холодные волны Охотского моря, рвал пелену октябрьского тумана, вез горнякам треста «Севстрой» взрывчатку, продовольствие, машины — все необходимое для зимы.
Бывший начальник планового отдела Дымов очень тщательно подобрал грузы для этого рейса.
Глава семнадцатая. Снова в долине Май-Урьи. Северное сияние. Трудная ночь в декабре. Радостное событие в семье Зотовых
Вернемся в долину Май-Урьи и посмотрим, что делают наши друзья.
В долину пожаловала зима.
Когда в бухте Находка и во Владивостоке сияла теплая золотая осень, тут уже лежал белый перемороженный снег, а в воздухе стыла ледяная свежесть. Только река еще некоторое время сопротивлялась морозам и бешено билась в мерзлых берегах, оглашая уснувшие леса живым шумом борьбы. Но и она скоро успокоилась и надолго уснула подо льдом.
