Василий Гавриленко - Теплая Птица
Марина устала: смерть старухи, стрелки, полет над Джунглями, моя травма. А тут еще ночной нежданный посетитель…
– Вздремни, подежурю, – предложил я.
Мы сидели на холодном металле, слушая завывание ветра, дальний гул леса.
– Не хочу, – пробормотала она, опуская голову мне на колени. Сразу уснула.
Ныло задетое пулей плечо, да и во всем теле разливалась слабость. Но мне было покойно, даже, пожалуй, весело. Едва ли кто-либо в Джунглях испытывал подобное. Мне открылся новый смысл существования, заслонив прежний – борьбу за собственную шкуру. Моя шкура! Сколько на тебе отметин от заточек, клыков, пуль, сколько ожогов, шрамов и затянувшихся язв! Ты задубела и потрескалась от мороза. Я спасал тебя, и буду спасать, но ты теперь не властна надо мною, моя шкура, я не служу тебе! Лишь одно в Джунглях достойно служения, напряжения всех сил.
Я откинул прядь волос с лица Марины, и стал смотреть – то на него, то на звезды, сияющие над нами.
Красная полоска окаймила горизонт. Пошел редкий мокрый снег. Неуверенно выглянул краешек солнца – луч, поплясав на обломках арматуры, перепрыгнул на лицо спящей Марины, пробежался по припухлым покрасневшим губам, веснушчатым розоватым щекам, блеснул в волосках бровей. Она открыла глаза, слабо улыбнулась.
– Утро?
– Утро, – приподняв ее голову, я поднялся с колен.– О!
– Ты чего?
– Ноги затекли, – простонал я. – Дьявол!
Тысячи иголок безжалостно вонзались в мышцы – хотелось и плакать, и смеяться одновременно. Я принялся неуклюже шагать по площадке, морщась и вскрикивая. Марина прыснула со смеху.
– Тебе-то хорошо, – закричал я.– О! Стрелковская пытка.
– Посмотрел бы ты на себя.
Я усмехнулся.
– Поднимайся сама, – крикнул. – Посмотрим, как у тебя!
Она встала и, притворно ойкнув, принялась вышагивать рядом со мной.
– О! Пытка стрелковская.
– Не притворяйся.
Подойдя к краю площадки, я посмотрел на ночного гостя, распластавшегося внизу, как черный крест.
– Лежит? – приблизившись, спросила Марина.
– Куда денется, с такой-то высоты.
Высота и вправду была головокружительная: при свете солнца весь город как на ладони – белый лист с зелеными и красноватыми крапинками.
Как я и думал, ни одного здания не уцелело. Неподалеку от башни начинался лес, уходящий к самому горизонту. Он казался сплошным, но я знал, что есть просека, по которой стелется железная дорога.
Где-то на окраине из-под земли поднимались клубы сиреневатого пара, будто беззубый рот старого курильщика выпускал дым.
– Андрей, пошли отсюда.
Я повернулся.
– Мне совсем не нравится этот город, – сказала Марина, глядя вдаль. – Да и есть хочется…
Мы подошли к лестнице.
– Я первый, ты за мной.
Марина кивнула.
Я перелез с платформы на лестницу и стал медленно спускаться.
– Андрей!
– Да?
– Мне страшно! Голова кружится!
Только этого не хватало.
– Цепляйся! Не смотри вниз!
Я остановился, задрав голову.
– Хватайся за перекладину!
Марина, зажмурившись, перелезла с платформы на лестницу.
– Держись крепче!
– Держусь… Кажется…
Она неуверенно засмеялась.
Я помог Марине соскочить с лестницы.
– Больше всего боюсь высоты, – призналась она, поймав мой взгляд.
Тело ночного гостя чернело впереди. Я направился к нему, невольно держа руку на рукоятке заточки.
– Андрей, ты чего?
– Да хочу глянуть… Стой на месте.
Я подошел к трупу, лежащему лицом вниз и припорошенному снегом. Широкая спина плотно обхвачена черной курткой, прожженной, изрезанной – дыры топорщатся желтым мехом; грязно-синие широкие штаны заправлены в носки; обут в тяжелые кованые ботинки. Одежка, как у игрока… Неужели, игрок? Таких здоровяков мне прежде встречать не приходилось. Плотный, кряжистый; руки – что бревна, а мощный затылок оброс бурой шерстью.
– Ого!
– Я же сказал тебе.
– Ты опять? – отмахнулась Марина. – Тоже мне, командир.
Она подошла к игроку, дотронулась носком ботинка до широкой руки.
– Андрей, может, перевернем его?
Марина прочла мои мысли.
– Ну, давай, – как будто нехотя, согласился я.
Мы вцепились в труп. Вот так тяжесть, черт подери!
Игрок на мгновение замер на боку и перевалился на спину. Несмотря на свою прожженную шкуру, я вскрикнул, как мальчик, и отпрянул, упав в сугроб. Марина взвизгнула и отшатнулась.
Лица нет. Есть бесформенный, зеленоватый комок, покрытый бледными волосками; в недрах комка скрываются волчьи глаза, а широко разинутая пасть обнажает звериные клыки.
Не сговариваясь, мы побежали к лесу, застревая в снегу. Прочь, прочь отсюда.
– Погоди, Андрей, не могу, – взмолилась Марина. Уткнулась в толстый ствол березы и, обняв дерево, замерла, тяжело дыша.
У меня прилип к спине свитер. За всю свою игру с Джунглями я никогда не убегал от страха. От страха, сросшегося с инстинктом.
– Что это было? – выдохнула Марина.
Стараясь восстановить дыхание, я пробормотал:
– Не знаю. Похоже, мутант…
– О, Боже! – девушка прикусила губу. Мне казалось, она сейчас заплачет.
Худо-бедно привыкший к уродству природы и животных, человек, столкнувшись с уродством себе подобного, содрогается.
– Какая-то ошибка, случайность, – проговорил я. – Все из-за проклятых зеленых луж…
Марина вытерла глаза. Какая ты все-таки плакса!
– Зачем он лез к нам?
Я вспомнил пасть, полную острых зубов, содрогнулся.
– Может быть, башня была его убежищем, а я припечатал ему между глаз, – пошутил неуклюже, не желая пугать и без того дрожащую девушку.
– Хорошо, что припечатал.
– Хорошо? А где же твой нюх на несправедливость?
– Хорошо, что припечатал, – повторила Марина, отпуская березку. – Пойдем скорее отсюда.
Негустой, но цепкий подлесок мешал идти; с деревьев время от времени падали сухие ветки. Пахло хвоей и свежим снегом.
В животе у меня заурчало… Нужно найти еду. Вот и Марина едва переставляет ноги…
Прошагали еще немного и девушка, обессилив, опустилась на выкорчеванное бурей дерево.
– Погоди, Андрей, передохну.
Я присел неподалеку. Знобило: на голодный желудок утренний холод пробирает намного сильней. Нужно добыть мяса. Нужно убить тварь.
По снегу, пересекаясь и дробясь, рассыпались цепочки следов, – все следы старые, припорошенные, едва ли стоит идти по ним. Хотя…
Я поднялся.
– Сейчас приду.
– Я с тобой.
Спорить не было ни сил, ни желания.
Следы крупной твари – довольно свежие, не позже вчерашнего дня. Тварь приволакивает заднюю ногу, иногда падает в снег – здесь остались оплавленные по краям ямки. Но крови ни в ямках, ни по следу нет – значит, животное не раненое, а старое.
Косматая туша лежала у ветвистого дуба. Подходя, я с радостью отметил: брюхо животного вздымается и опускается – не придется есть мертвечину.
Учуяв нас, тварь задергалась, пытаясь подняться. Желтый глаз мутно следил за мной. Поколебавшись мгновение, я с размаху вонзил заточку в жирный загривок – животное негромко рявкнуло, щелкнули челюсти, лапы царапнули дерево.
– Ищи дрова, – приказал я.
Шкура была толстая и прочная, – стоило немалых усилий надрезать ее. Прямо под кожей – слой вонючего желтого жира: тварь и вправду оказалась очень старой…
Наконец, я, освежевав тушу, добыл кусок жилистого мяса. Обернулся. Марина натаскала дров – чего-чего, а этого добра здесь навалом.
Соорудив конусообразный костер, я потянулся за зажигалкой. Выругался.
– Ты чего? – вскинулась Марина.
– Зажигалку похерил.
Лицо Марины вытянулось:
– Что теперь делать?
Раздражение заворочалось во мне: потерять зажигалку – раньше такого со мной не случалось!
– Что делать? Жрать – вот что делать! Мы в Джунглях.
Я отхватил заточкой приличный кусок мяса и принялся рвать его зубами, чувствуя, как кровь течет по подбородку, сухожилия режут десны.
Посмотрев на меня, Марина взяла заточку… Она ела сырое мясо, едва-едва удерживая рвоту. Губы, щеки и подбородок вымазались в красное.
– Чего уставился?
Я отвернулся. Даже сырое мясо прибавляет сил, струится по венам, кормит Теплую Птицу. Мы сможем продолжить путь.
Сломанная башня осталась позади. Я шел легко: лишь слабые отголоски вчерашнего падения изредка подкатывали к голове, в глазах темнело, но ноги-руки были послушны, кости не болели.
Город еще не отпустил нас: прямо в лесу попадались заросшие бурьяном развалины домов; автомобили, сквозь зияющие дыры которых видны омытые дождями кости; попадались и зеленые лужи, прячущиеся в зарослях деревьев, – лопаются изумрудные пузыри, и облачко едкой хмари струится коварной змейкой…
Лес начал редеть. Сердце забилось спокойнее, четче: скоро должна показаться железная дорога. Идя вдоль железнодорожных путей, чувствуешь себя под защитой, будто кто-то прикрыл незримым щитом. Я верил, что пока передо мной бегут две ржавые ленты, я не заплутаю, найду ночлег и еду, отобьюсь от врага. А при удаче можно сесть на Поезд… Ведь когда-нибудь мне удастся сесть на Поезд и доехать до Конца?
