Марк Гроссман - Камень-обманка
То ли оттого, что горные реки похожи одна на другую, то ли оттого, что зашел далеко, но Андрею показалось: река, у которой бредет, — не Шумак.
Солнце уже стало западать за белки, когда Россохатский, окончательно выбившись из сил, свалился на камень возле сильно заросшего ущелья. Где-то рядом, внизу, гремел водопад или билась о щебень шивера.
Отдышавшись, сотник нашарил в кармане кисет — и вздохнул: табак давно кончился. В матерчатом мешочке пузырились высушенные и мелко изрезанные листья березы. Свернув толстую папиросу из листвы, морщась и заранее покашливая, Андрей лег на траву, задумался, и отчаянье охватило его. Он и Катя попали в силок, и, кажется, им не выбраться из него. Ни патронов, ни продуктов, ни табака. Курево было пустое, от него лишь першило в горле и сильнее хотелось есть.
Не придумав ничего утешительного, решил отправляться обратно. Но в этот миг его будто кто толкнул в спину: услышал за кустами шуршание камешков и чавканье, похожее на всхлипы грязи, когда идешь по болоту.
Андрей резко вскочил, повернулся и бросил руку на ремень карабина.
Прямо перед ним, в шести или семи саженях, стоял молодой бурый медведь. Он с удивлением и опаской взирал на человека, а лохматые уши стояли торчком.
Андрей замер. Он находился на краю ущелья, в неудобной позе, и страх жаром бросился ему в голову. Стаскивать оружие было рискованно, зверь мог кинуться на человека. Мелко дрожа от напряжения, Россохатский стал тихо отставлять в сторону правую ногу, чтобы получить опору для стрельбы. Как только ему удастся стянуть карабин, он выстрелит без промаха в эту тушу, в эти пять или семь пудов мяса и жира, которые спасут Катю и его от голода.
Но мохнач смотрел на человека настороженно, и в глазах зверя всё явственнее загоралась злоба, а шерсть на загривке вздыбилась.
Внезапно бурый зарычал, привстал на задние лапы, опустился и, подпрыгнув, кинулся… наутек.
Россохатский рванул из-за спины карабин, бросил его к плечу, но в тот же миг ощутил, что под правой ногой у него пустота и, взмахнув руками, повалился в ущелье.
…Очнулся ночью. Пытался пошевелиться, подвигал руками, потом, кое-как присев, провел ладонью по ногам. Все, кажется, уцелело, но спина и лицо горели так сильно, что трудно было терпеть.
Андрей пощупал лоб, рука стала влажная, решил: кровь.
Он снова лег. В голове стоял немыслимый шум, даже не шум, а рев. Мучило впечатление, что на голову толчками падает с неба поток, и перепонки в ушах сейчас лопнут от нескончаемых ударов.
«Схожу с ума, — подумал он, поворачиваясь на грудь и хватая воздух ртом. — А почему не расшибся насмерть? Фортуна? Ах, эта потаскуха не знает жалости… Ну, черт с ней… Надо долежать до утра и посмотреть, нельзя ли выбраться отсюда».
Он попытался заснуть, но без прока. Грудь, спина, бока горели, в голове не умолкал гуд, и сердце дергалось, будто достукивало свои последние минуты. Россохатский все-таки закрыл глаза и заставил себя не шевелиться.
Вероятно, он задремал, потому что, открыв глаза, увидел, что воздух посерел и во мраке проступили очертания елок и редких берез.
«Вот почему не разбился, — подумал сотник. — Падал от дерева к дереву… Топор и веревка рядом, а где карабин? Неужто пропал? Тогда конец, тогда уже ничто не поможет…»
Он с трудом повернулся набок и весь внезапно сжался: вблизи валился прямо с неба бешеный водопад. Поток пенился и ревел, и его гул, ударяясь в скалы, многократно отражался от них.
«Так это не в голове гудит, — усмехнулся он. — Вон где…»
Андрей стал равнодушно разглядывать водопад. Но вскоре закружилась голова, и он поспешил закрыть глаза.
Потом с трудом расцепил веки и снова стал наблюдать за падением потока.
Шумак обрушивал с высоты коряги, измолоченные деревья, щепу. Гранитная яма под водопадом была мелка, и упавшие в нее кедры ворочались и терлись друг о друга, будто большие доисторические звери.
Россохатский попытался встать на ноги и с изумлением убедился, что сделал это без большого труда. Давеча, падая, он, вероятно, потерял сознание оттого, что ударился головой о камень или дерево, но потом его тащило вниз медленно, от кедра к кедру, и он лишь поранил тело и лицо. Влага на исцарапанном лбу оказалась всего-навсего брызгами реки.
Встав, Андрей покачался на ногах, сделал несколько неуверенных шагов и, оглядевшись, с облегчением заметил карабин.
Опустился на колени, подтащил оружие и снова поднялся. Медленно прошел к водопаду, присел на камень.
Вдруг он вскочил в страхе, затравленно огляделся, заковылял так быстро, как только мог, в заросли — и упал там.
«Что за дьявольщина? — думал он, мучительно морща лоб. — Ни одной живой души кругом. Одурел с перепугу!»
Но все же не стал подниматься и, лежа, рассматривал траву, кусты, деревца. Взгляд упал на маленький хоровод елочек, росших вблизи. Одна из них была срублена, он отчетливо видел это.
«Вон в чем дело, — запоздало сообразил он. — Тут кто-то есть или был до меня».
Он еще раз обшарил глазами ущелье. Но никого не заметил, если не считать кедровки и огромных стрекоз, паривших над головой.
Андрей впервые за время скитаний с благодарностью подумал о кедровке. Эта хитрая и крикливая птица, сидевшая на березе, сейчас, как ни в чем не бывало, чистила перья и безмолвствовала. Значит, вблизи нее нет ни людей, ни зверя, которых эта лиса и кумушка птичьего мира совершенно не терпит. К Андрею, надо полагать, она уже пригляделась и привыкла.
Россохатский успокоенно вздохнул и решил осмотреть елочку, так испугавшую его. Он приковылял к деревцу, и снова озноб страха рябью высыпал ему на спину: на пеньке отчетливо виделись следы топора.
Присмотревшись внимательнее, он отметил, что елка погублена, пожалуй, давно. Место среза заплыло смолой и загустело, похоронив в этом клее комаров, мух и даже стрекоз.
Андрею почему-то стало весело, показался смешным давешний страх. Поразмыслив, он решил, что тоже срубит палку и станет с ее помощью ковылять и выбираться из ущелья.
Он так и сделал. Очистив деревца от ветвей и коры, прошел, подпирая себя, ближе к водопаду и оглядел его снова.
Гигантская струя воды низвергалась не отвесно, а полого. Конечно, сейчас, вобрав в себя талые воды и ливни, Шумак бьет в каменное ложе, как таран. Но так не всегда. В пору малой, с у х о й воды, река спокойней, ровнее, ниже. И тогда она, несомненно, падает с меньшей яростью и, выходит, долбит другую яму. Значит, здесь, под скалой, должны быть две чаши.
Опираясь на палку, Россохатский прошел к тому коридору, какой образовали утес и косо летящий мимо него поток. И застыл, восхищенный.
