Григорий Федосеев - По Восточному Саяну
«Бык», – мелькнуло у меня в голове, и я подтянул штуцер.
Пантач продолжает стоять. Проходит минута, вторая… уж не веришь, что это зверь. Вдруг с противоположной стороны кто-то бесцеремонно вваливается в болото и громко шлепает по грязи. Это небольшая самка. Только теперь пантач медленно вышел из тени.
«Какая осторожность», – подумал я, не отрывая взгляда от пантача.
Звери, и тот и другой, были видны хорошо. Они непродолжительное время смотрели друг на друга, затем начали громко пить воду. Но пантача не покидала осторожность. Он время от времени, поднимал свою тяжелую голову и поворачивал ее то в одну, то в другую стороны, прислушивался.
Я все время «держу» его на мушке, но не стреляю. А волнение росло, и чем ближе подходил к скрадку пантач, тем тревожнее билось сердце. Я уже хорошо видел пухлые отростки рогов, его глаза, уши. Вот он повернул голову и, вытянув заднюю ногу, копытом почесал основания пантов. Еще пьет воду, пьет медленно, с каким-то наслаждением. Наконец он делает несколько шагов и поворачивается к нам боком. Выстрел разорвал тишину. Далеко откликнулись разбуженные скалы.
Пантач упал, но тотчас вскочил и бросился вверх по распадку. На горе рявкнул зверь, вспугнутый выстрелом… Где-то выше и левее загремели камни. Через минуту все снова стихло, но без зверей, кедры и горы потеряли свою сказочную прелесть.
– Хорошо, что не наповал убил, он мог панты сломать, – сказал Прокопий, заглядывая через скрадок на болото.
– А если уйдет, лучше?
– Не должно быть. Падал-то он не от голка [15] , а от пули. В прошлом году в Забайкалье промышляли, так же вот на солонцах, быку угодил пулей прямо по сердцу. Упал он да и изломал рога… Нельзя насмерть стрелять пантача.
Прокопий докурил папироску, и мы решили немного уснуть. Охота была закончена. Оставалось только дождаться утра и найти зверя. «Неужели умирая он изломает панты?» – сокрушался я, засыпая.
В период роста панты очень нежны и чувствительны. Я уже писал, что много беспокойства приносят они самцу: малейшее прикосновение к ним веточки, падающие на панты капли дождя, даже холодная струя воздуха вызывают болезненное состояние. Мы всегда удивлялись бережливости, с какой марал выращивает свои рога. Редко когда на них увидишь следы ударов, укус паутов, мошки или царапины. В период их роста зверь избегает чащу и предпочитает открытые места. А если отдыхает, примостившись где-нибудь у края скалы, или под тенью кедра, то не положит панты на землю, а будет держать их на весу или в лучшем случае опустит на спину. Промышленники считают, что раненый марал, даже умирая, как бы ни бился в предсмертной агонии, все же сохранит свои панты целенькими. Вот почему Прокопий и был доволен, что не убил наповал зверя.
Нас разбудили отдаленные раскаты грома. Мы вскочили. Совсем неожиданно погода изменилась. С востока надвигались черные тучи. В воздухе было сыро.
– Дождь будет, надо поторапливаться, – сказал Прокопий, и мы покинули скрадок.
На том месте, где я стрелял зверя, мы нашли два кусочка нутряного сала, но крови не было. Это нас удивило.
Прокопий долго рассматривал находку.
– Ума не приложу, сало нашли, а крови нет, – сказал он.
Идем следом пантача по болоту. Удирая, зверь глубоко вдавливал копытами грязь, оставляя в лужах муть, – она-то и показывала нам направление, каким ушел пантач.
Выбравшись из болота на сухой борт, зверь пробежал короткими прыжками метров двести по тропе, но вдруг свернул влево на увал, и его след затерялся среди многочисленных следов маралов. Мы остановились, не зная, куда идти.
– Вот тебе и не бей наповал! – невольно вырвалось у меня.
– Не торопитесь, найдем, зверь тяжело ранен, разве вот дождь, – ответил он, с беспокойством поглядывая на хмурое небо.
Пришлось вернуться к тому месту, где пантач свернул с тропы и возобновить поиски. Теперь мы шли шаг за шагом, не выпуская из поля зрения след зверя. Пантач уходил вверх по хребтику, и лицо Прокопия заметно мрачнело.
– Странно. Тяжело раненный зверь не должен бы идти в гору, неужели плохо попал? – Он взглянул на меня с явным упреком.
Начал накрапывать дождь. В мутной завесе непогоды растворились вершины гор. Надежда на успех покидала нас, и я готов был упрекнуть себя за неудачный выстрел.
– Кровь! – крикнул Прокопий.
Мы стояли у края россыпи. Пантач, видимо, взбираясь на нее, сделал прыжок, и от резкого движения жировая пробка, закупорившая рану, прорвалась, хлынула кровь и залила кусты кашкары, камни.
– Опять сало, – сказал охотник, подбирая с земли кусочки жира. – Наверное, попал по почкам, сало и затянуло рану.
Зверь, как только стал терять кровь, свернул влево и направился вниз. Мы шли его следом, а дождь, как на грех, усилился и скоро перешел в ливень. След окончательно затерялся. Пришлось ни с чем возвращаться в лагерь. Теперь вся надежда на Черню.
– Зверя не нашел, а сала на суп принесли, вот чудо! – сказал Прокопий, обращаясь к Лебедеву и сбрасывая с плеч промокшую одежду.
– Так не бывает, – ответил тот, не сводя с нас любопытных глаз.
– Не веришь? – и охотник достал из кармана кусочки собранного сала.
Тот внимательно осмотрел их и повел плечами.
– Действительно, чудо, сало нутряное, а где же зверь?
Пока завтракали, дождь перестал. Захватив Черню, мы все трое ушли к болоту. Трудно было поверить, чтобы спустя полсуток после выстрела, да еще после дождя, собака могла уловить запах раненого марала. Но это была последняя наша попытка разыскать зверя. Жаль было упустить такие роскошные панты.
Мы подвели собаку к тому месту на солонцах, где я стрелял зверя. Черня внимательно обнюхал взбитую грязь и спокойно потянул к борту. Выйдя на тропу, он еще больше замедлил ход. С какой-то кропотливостью собака обнюхивала веточки, камни, былинки травы, к которым дотрагивался ногами зверь. Иногда она возвращалась и восполняла что-то пропущенное, более тщательно разбираясь в запахах. Когда же мы подошли к тому месту, откуда шел кровяной след, Черня заволновался, заиграли норки, сильнее натянулся поводок. Кровь хотя и была смыта дождем, но кое-где сохранилась под листиками, на стенках камней, и прекрасное чутье лайки легко улавливало ее. По тому, как уверенно она вела нас, по ее горячности, мы догадывались, что собака на верном следу.
– Отпускай, Кирилл, кобеля, так он скорее найдет, – предложил Прокопий.
Несколько прыжков – и Черня исчез с глаз. Мы бросились за ним и еще не успели спуститься в распадок, как послышался яростный лай.
– Держит!.. – крикнул кто-то, и все разом свернули на лай.
Мы уже были близко у цели. До слуха долетал приглушенный рев зверя. Кобель неистовствовал, метался, явно лез напролом и порой его лай переходил в злобное рычание. Последующие события были полны неожиданностей.
