Николай Непомнящий - 100 великих приключений
Амундсен пишет, что дальше было опасно лететь: запасной материал для починки оболочки закончился, значительно ухудшилась погода, экипаж был вымотан. Так, рулевой высоты и мотористы в течение последних суток бессменно несли вахту. Нобиле только усилием воли заставлял себя держаться на ногах. Рисер-Ларсен по машинному телеграфу дал сигнал о запуске правого мотора, механики слышали звонок и видели движение сигнальной стрелки, но не могли заставить свой мозг реагировать на эту команду. Сам Рисер-Ларсен под конец полёта стал галлюцинировать и полосы на прибрежном песке принял за отряд кавалерии.
Если бы Амундсен надавил на Нобиле и отдал бы приказ лететь в Ном, согласился бы командир дирижабля выполнить эту команду? Вероятно, да! Лететь было сравнительно недалеко, к тому же по направлению на юг. Там бы не было худшей погоды, чем той, которая в тот момент была у Теллера. В конце концов, Нобиле был готов через Северный полюс лететь обратно на Шпицберген: «Дозаправившись (на мысе Барроу была база Дж. Уилкинса, который на трёхмоторном „Фоккере“ готовился к исследовательским полётам в северных областях. Уилкинс наблюдал дирижабль, когда тот прибыл на Аляску. — Примеч. авт.), мы могли бы лететь в Кингсбей. Жаль, что мы этого не сделали! Тогда мы вернулись бы в Рим на своём дирижабле». Следовательно, Амундсену была выгодна посадка в безлюдном месте. В этом случае он становился монополистом информации об экспедиции. А эта информация, повторяем, тогда стоила больших денег. И уехал он из Теллера самым первым, не попрощавшись с Нобиле, когда дирижабль ещё не был разобран: формально — когда экспедиция ещё не закончилась.
Когда дирижабль прилетел в Сализи, Советский Союз очень радушно принял его командира — Умберто Нобиле. Он был гостем советского правительства, жил в бывшем императорском дворце. Его спутники были размещены, конечно, попроще, но и они были довольны приёмом в красной России. В Англии же экипаж «Норвегии» приняли довольно грубо и бесцеремонно.
Могло ли советское правительство ожидать подвоха со стороны экипажа дирижабля? В те годы Норвегия была мощным конкурентом СССР в овладении северными морскими путями, а фашистское правительство Италии и не скрывало своей вражды к Советской России. Последующие годы дали прецедент, который подтвердил бы опасения советского правительства, если таковые были.
В 1931 году Советский Союз зафрахтовал дирижабль «Граф Цеппелин» для аэрофотографических измерений своих полярных земель, а также для аэрологических и метеорологических наблюдений. В то время между СССР и Германией были очень хорошие отношения. Достаточно вспомнить, что в Советском Союзе, в обход Версальского договора, готовились лётчики и танкисты для немецкой армии. Результаты научно-исследовательских работ, проведённые с помощью дирижабля «Граф Цеппелин», превзошли все ожидания. Было открыто много северных островов. Руководитель научной части экспедиции Р. Л. Самойлович писал: «За 106 часов арктического полёта дирижабль проделал такую работу, которую при нормальных экспедициях на ледоколах можно выполнить лишь в 2–3 года упорной настойчивой работы».
Радость от объёмов проделанной работы не омрачила даже маленькая неприятность: немцы заявили, что все плёнки аэрофотосъёмок советских северных земель оказались испорченными. Только после окончания Второй мировой войны стало известно: плёнки были качественными, а аэрофотоснимки — отличными. Операторы германского генерального штаба использовали их при планировании военных операций на Крайнем Севере. И. Д. Папанин писал: «Это было за два года до прихода Гитлера к власти. Видимо, уже тогда немецкие военные активно собирали разведывательные данные».
Может быть, итальянцы, в отличие от немцев, были другими? В те же годы, когда дирижабль «Граф Цеппелин» летал на Крайний Север, в Советский Союз прибыла большая группа итальянцев — специалистов по дирижаблестроению. Возглавлял её Умберто Нобиле. Надо отдать ему должное — он честно работал, практически создал советскую отрасль дирижаблестроения. В меру своих возможностей ему помогали и другие итальянцы. Однако некоторые из них были обвинены в шпионаже и высланы из СССР.
Следовательно, опасения советского правительства могли иметь под собой почву. Может быть, именно поэтому, когда дирижабль находился в Сализи, советские учёные и пилоты вели с Нобиле разговоры, что «оболочка „Норвегии“ покроется толстым слоем льда или снега и экипаж вынужден будет опуститься на лёд». В это же время незнакомые Умберто Нобиле люди писали ему письма: «…От хорошей жизни не полетишь. Когда идёт речь о полёте на Северный полюс, то не имеет смысла это делать, даже если жизнь плоха…»
Если предположить, что экспедиция Амундсена — Элсуорта — Нобиле имела тайную цель, то становится явной ещё одна загадка.
В состав экспедиции входил радиотелеграфист Геннадий Олонкин. «Это был русский юноша, высокий и очень худой, белокурый с небесно-голубыми глазами. Он никогда не улыбался, что делало его на вид довольно суровым, но душа у него была прекрасная. Во время долгого пути из Рима в Кингсбей он отлично справлялся со своими обязанностями, принимая и отправляя десятки радиограмм. Под конец мы стали добрыми друзьями. Лучшего радиста для этого полёта найти бы не удалось», — вспоминал Умберто Нобиле.
Однако неожиданно для командира дирижабля на Шпицбергене Р. Амундсен вычеркнул Олонкина из состава экспедиции. На вопрос Нобиле Готтвальдт ответил, что у радиста обнаружен дефект слуха. «…Я оцепенел от изумления, — продолжает свои записки Нобиле, — до сих пор Олонкин хорошо слышал!» Амундсен также уделил внимание в своих воспоминаниях русскому юноше: «С тяжёлым сердцем нам пришлось расстаться с тем, кто был раньше приглашён на эту работу — с машинистом и радиотелеграфистом экспедиции „Мод“ Геннадием Олонкиным. Но к этому привела необходимость — болезнь уха».
Нобиле не поверил в болезнь уха Олонкина. Тогда норвежцы в момент отсутствия Нобиле привели к Олонкину врача, их земляка, который лечил на Шпицбергене шахтёров. Тот, естественно, подтвердил болезнь. Его диагноз был доведён до Нобиле. «Думаю, что истинной причиной исключения Олонкина из экспедиции было желание Амундсена иметь на борту ещё одного норвежца», — считал Нобиле.
Дирижабль «Норвегия» поднялся, повернулся носом на полюс и поплыл на север всё дальше и дальше. Возле эллинга с вещами стоял Олонкин и, не скрывая слёз, плакал. Так вспоминал один из мотористов дирижабля. Геннадий Олонкин оказался лишним в экспедиции. Но в качестве кого — человека, вместо которого на полюс должен был полететь племянник Амундсена (приятный молодой человек, который, однако, до старта дирижабля не успел сесть на воздушный корабль), или лишнего свидетеля?
