Игорь Бондаренко - Красные пианисты
Так приятно было окунуться. Потом Фак выбрался на горячий песок. Легкий ветерок овевал его. Небо было прозрачным, глубоким. Его сферическая поверхность, удивительно правильная, навевала мысли о гармонии Вселенной. Но Фак думал не только об этом, в его воображении стояла девушка, которая осталась в маленькой пустынной бухточке. И о чем бы он ни думал, ее образ не тускнел. Фак снова возвращался к мысли о ней. Он понял, что должен поехать и познакомиться с этой девушкой. Он окунулся еще раз, оделся и через несколько минут подъезжал к знакомому месту.
Девушка сидела на разостланном пледе. Тут же перед ней была разложена еда: сыр, сок в целлофановом пакете, хлеб.
— Бонжур, мадемуазель. — Он заговорил с ней почему-то по-французски, который немного знал. Ему и в голову тогда не пришло, что перед ним соотечественница.
— Бонжур, — ответила девушка, но глянула на него недоброжелательно.
На его вопрос «Теплая ли вода?» она ответила по-немецки: «Не понимаю».
— Так вы — немка? — удивился Максимилиан.
— Нет, австриячка.
— Удивительно, — сказал Фак. И он действительно был удивлен.
— Значит, мы — земляки?..
Фак потом не раз вспоминал этот месяц, который они провели на берегу Адриатики. Ее юность, непосредственность и чистота бесконечно трогали его. Просыпаясь ночью, он каждый раз изумлялся ее красоте, ее покатым хрупким плечам, которые хотелось погладить. Потом он подходил к окну, закуривал и с наслаждением смотрел на ночной Дубровник. Из окна открывался вид на лагуну, где стояло множество небольших яхт, катеров. Они жались к пирсу, над которым возвышалась старинная крепостная стена. Правее виднелись ворота в город, купол собора, на площади перед которым днем всегда бывало много голубей. Там, за воротами, раскинулся старый город, окруженный рвами и крепостной стеной. Подъемные мосты соединяли его с новой частью. В старом Дубровнике были неимоверно узенькие улочки, где могли с трудом разминуться двое прохожих. Площадь выложена большими плоскими камнями, отшлифованными до блеска подошвами за сотни лет. Лабиринт узеньких улочек, каменных лестниц, террас, ниспадающих к морю, придавал этому маленькому городу удивительное своеобразие. Сейчас, вспоминая об этом времени, он мог сказать: да, это был чудесный месяц…
— Мак! Принеси мне, пожалуйста, расческу, — крикнула Ингрид из ванной.
* * *Фак подвез Ингрид к «Парамону», а потом поехал в редакцию. По дороге у него забарахлил карбюратор. Вскоре попалась мастерская по ремонту «фольксвагенов».
Машину Фака чинил уже немолодой разговорчивый немец. Его баварский акцент раздражал Максимилиана. Раньше он как-то не обращал внимания на то, что в его стране столько немцев. Правда, они пока не носили военную форму.
«Ты стареешь и становишься нетерпимым», — подумал он. Пока баварец занимался машиной, Фак присел на скамейке у бюро[37]. Тут же были разложены рекламные проспекты фирмы «Фольксваген». Он развернул рекламный проспект. Составители уведомляли, что каждый может легко научиться управлять «фольксвагеном».
«Новый «фольксваген» имеет вместительный багажник, его трансмиссия надежна и не требует никакого ухода…»
Фак закрыл проспект. «Все самое лучшее — это у нас! Если вы не знаете, чего вы хотите, заходите, у нас это есть», — вспомнил он рекламный плакат на «Дрюксторе» — американском магазине.
«Самая лучшая национал-демократическая партия — это у нас».
Он чуть не сказал это немцу, хотя прекрасно понимал, что этот работяга не имеет, наверное, никакого отношения к тем немцам, которые в тридцать восьмом захватили его страну.
Фак пошел выпить кока-колы. Молоденькая блондинка в белоснежном халате подала ему запотевшую холодную бутылку и рекламный проспект новой модели «фольксвагена». Максимилиан насыпал ей горстку шиллингов.
— Шен данк, — пропела блондиночка в ответ.
«Эта тоже немка», — отметил Максимилиан, машинально улыбнувшись ей.
В редакции секретарша Элизабет сказала, что шефа не будет, он болен.
— Какие новости, Бэт?
— Никаких. Где это вы все время пропадаете, Мак? Новое увлечение?
— Почти что так, Бэт! Скажите редактору, что я приеду через несколько дней. А к вам у меня есть одна просьба.
Это решение пришло ему в голову только сейчас. Почему-то вспомнились слова Ингрид: «Я очень боюсь за тебя!» А сейчас, когда он увидел Бэт, то подумал, что именно ей можно оставить второй экземпляр своей рукописи. Так… На всякий случай.
Он знал, что Бэт еще совсем девочкой попала в Маутхаузен вместе с матерью и что мать погибла там. Но он не знал, что в лагере, в женских бараках, маленькая Элизабет насмотрелась такого, что повлияло на ее психику. Став взрослой, она избегала мужчин. А когда все-таки влюбилась, перед самой свадьбой узнала, что ее жених бывший эсэсовец… Так она и осталась старой девой.
Бэт была именно тем человеком, которому можно было довериться, если речь шла о борьбе с фашизмом.
И он сказал ей об этом.
— Можете быть спокойны, Максимилиан. Я все сделаю, — пообещала Элизабет, при этом глянув на него так, будто бы он поднес ей букет цветов. — Рукопись я спрячу надежно, но прежде перепечатаю хотя бы в трех экземплярах на машинке и найду для них несколько тайников…
— Спасибо, Бэт… — Фак уже взялся за ручку двери, но потом повернулся и сказал: — Послушайте, Бэт… если так случится… Ну, мало ли что… Словом, если что случится со мной, распорядитесь этой рукописью по своему усмотрению. Но помните, что я очень хочу, чтобы она увидела свет.
— Хорошо, Максимилиан. Я все сделаю. Но вы не думайте об этом. Теперь они не так сильны, как тогда… Возвращайтесь поскорее.
— Я вернусь, Бэт.
— До свидания.
* * *Максимилиан поселился в Цель-ам-Зее, в маленьком пансионате фрау Герды.
Деревянный дом, который она сдавала постояльцам, имел большую веранду и был расположен на возвышенности. Отсюда прекрасно видны озеро и дом Розенкранца. Не опасаясь быть замеченным, Максимилиан мог часами сидеть здесь и наблюдать за этим домом.
Бывший гаулейтер вел замкнутый образ жизни: никто к нему не приезжал и сам он редко выходил из дому.
Однажды Фак столкнулся с Розенкранцем лицом к лицу в ресторанчике на берегу озера. Гаулейтер, конечно, заметил Максимилиана, но сделал вид, что не узнал его. Он поговорил о чем-то с барменом и ушел.
Фак любил посидеть там вечерком. Привычка бывать в «Парамоне», привычка не оставаться вечерами одному и здесь гнала его на люди.
Ресторанчик был совсем не похож на роскошный «Парамон»: десятка полтора столиков на открытой площадке, которая вечером освещалась старинными фонарями на тонких столбах.
