Луи Жаколио - Собрание сочинений. В 4-х т. Т.3. Грабители морей
Олдхэм согласился. Он пришел в восторг от мысли увидать настоящие ассегаи и ядовитые стрелы, о которых до того времени знал только по картинкам. Клерка привезли на бриг. Остальное читателю уже известно. Все время мистер Олдхэм полагал, что находится на военном крейсере шведского короля Густава III, хотя его удивляло, что Швеция ведет войну одновременно со столькими державами: на глазах у клерка были потоплены корабли всевозможных наций. Впрочем, его приятель Эриксон всякий раз придумывал в объяснение какую-нибудь небылицу, и клерк успокаивался.
Просто потеха была смотреть на Эриксона, Билла и Олдхэма, когда они вместе сидели за столом и обедали: проказники-офицеры рассказывали клерку небылицы одна другой несуразнее, а тот слушал и умилялся. Олдхэма вследствие его крайней близорукости можно было уверить решительно в чем угодно. Так, в настоящее время он был вполне убежден, что «Ральф» пришел к островам Океании. Когда бриг бросил якорь, мистер Олдхэм решился оставить на минутку свою работу и поглядеть на невиданные чудеса. С этой целью он выставил голову из переднего люка.
Ингольф увидал клерка и сейчас же понял, как опасно допустить его на палубу. Наверное, он по обыкновению не преминул бы заявить свой протест при незнакомых свидетелях, а этого было бы достаточно, чтобы у спасителей «Ральфа» зародились подозрения.
Молодые люди взглянули в ту сторону, куда бросил свой взгляд капитан, и оба в одну минуту побледнели, как полотно. Один из них, не стесняясь присутствием Ингольфа, пролепетал:
— Какое странное сходство!
— Ни дать, ни взять — Олдхэм, клерк подлеца Пеггама, — произнес другой моряк.
Ингольф вздрогнул, как от электрической искры, и, взглянув на Эриксона, стоявшего в то время на вахте, присоединил к взгляду выразительный жест. Взгляд и жест означали: во что бы то ни стало уберите Олдхэма и не позволяйте ему показываться. Действительно, нужно было всеми силами помешать встрече клерка с моряками, так как она обнаружила бы истинный характер «деятельности» «Ральфа». В самом деле, трудно было бы допустить, чтобы шведское военное судно позволило себе такую дерзость, как похищение на английском берегу чиновника, в услугах которого ему встретилась надобность.
Эриксон понял и направился к люку.
— Господа, — сказал любезно капитан, словно не замечая смущения своих спасителей, — прежде чем нам расстаться, быть может, навсегда, позвольте мне предложить вам легкий завтрак…
— Одно слово, капитан, — с живостью перебил его старший из моряков. — Скажите мне правду: как зовут того человека, который сейчас выглянул из люка?
— Седжвик, — без колебаний отвечал Ингольф, — это наш бухгалтер. А что, вы разве его знаете?
— Нет, но он ужасно похож на одного англичанина, которого мы имели случай видеть несколько лет тому назад… До того похож, что просто одно лицо…
— Действительно, я заметил, что при виде Седжвика вы как будто пришли в волнение.
— Это верно: поразительное сходство вашего бухгалтера с тем англичанином разом напомнило нам все перипетии одной темной, таинственной драмы, ключ к которой нам с братом до сих пор не удалось отыскать.
При этих словах моряка глаза у Надода загорелись, как у тигра, готового броситься на добычу.
— Мы с братом! — прошептал Красноглазый. — Десять лет жизни отдал бы я за то, чтобы узнать, кто они такие!.. Во всяком случае, надо будет уведомить Пеггама… Какую же, однако, роль мог играть в драме этот идиот Олдхэм?
— И вы подумали, — отвечал Ингольф, — что нашли здесь одно из действующих лиц этого приключения?
— О нет! Тот человек, которого нам напомнил ваш бухгалтер, участвовал в драме лишь как бессознательное орудие… Истинных же виновников мы поклялись отыскать и наказать…
— Если только они дадут тебе время! — произнес Красноглазый.
Молодой человек взглянул на люк, где перед тем видел голову лже-Седжвика, но тот уже исчез. Тогда он машинально перевел глаза на Надода и даже вздрогнул, когда увидал, какой страшной ненавистью было искажено лицо Красноглазого. У молодого человека невольно сжалось сердце от какого-то дурного предчувствия. Но это было лишь мимолетным ощущением: Надод заметил, какое впечатление он производит, пересилил себя и, обратясь к Ингольфу, объявил, что завтракать не пойдет, так как чувствует себя нехорошо.
— У меня сделался такой сильный припадок невралгии, — сказал он, — что я просто не могу выносить…
Эти слова разом переменили направление мыслей у молодых людей. В самом деле, какое значение мог иметь для них этот незнакомый урод, которого они даже никогда не видали? Впрочем, им обоим все-таки захотелось как можно скорее уехать с этого странного корабля. Странным же он казался для них по многим мелочам, которых всякий не-моряк даже бы и не заметил. Так, между прочим, им бросалась в глаза какая-то неуловимая фамильярность между офицерами и матросами, совершенно нетерпимая на военном корабле.
Молодой человек постарше сделал знак брату. Тот понял, что нужно поскорее кончить завтрак. Съев несколько бутербродов и выпив по стакану портера, молодые люди стали прощаться с капитаном, против которого у них зародилось смутное подозрение.
— Не смею вас задерживать, господа, — говорил, провожая гостей, Ингольф. — После такой беспокойной ночи вам следует отдохнуть, да и ваши друзья, по всей вероятности, беспокоятся о вас.
— Это верно, капитан, — согласился с ним старший брат, — и хотя мы вообще совершаем продолжительные поездки по морю, но на этот раз обещали отцу скоро вернуться, и он теперь в полном убеждении, что мы отправились лишь на небольшую прогулку по Розольфскому фиорду.
Надод стоял в стороне, по-видимому, все еще чувствуя страшную боль, но это было с его стороны одно притворство. На самом же деле он внимательно прислушивался к разговору, из которого не пропустил ни одного слова.
— Розольфский фиорд! — прошептал он. — Неужели этот дурак Ингольф не догадается спросить, как их зовут?
Как бы отвечая на эту мысль, капитан Вельзевул, к величайшей радости Надода, сказал, обращаясь к молодым морякам:
— Надеюсь, мы не расстанемся, не познакомившись как следует?
И прибавил, раскланиваясь:
— Капитан второго ранга шведского флота Эйстен.
Молодые люди вежливо ответили на поклон, и старший из них ответил:
— Моего брата зовут Олаф, а меня — Эдмунд. Мы — сыновья наследного герцога Норландского. Если вы не торопитесь выйти в море, то мы будем очень рады…
Молодой человек вдруг умолк, услыхав страшный крик Надода — крик не то дикой радости, не то нестерпимой боли. Очевидно, впрочем, то был крик боли, потому что Надод, изнемогая от страданий, пошатываясь, направился по палубе в свою каюту.
