Ник Майер - Факир
Мисс Дебора более ничего не произнесла. Она слишком хорошо знала настойчивый характер своего отца, чтобы надеяться отговорить его своими просьбами от принятого решения. Пензоне же в это время, сжимая кулаки, бросал на ящик и на его мрачного жильца взгляды, полные ненависти, и казался погруженным в глубокое размышление.
– Мой отъезд решен, произнес Токсон, приняв молчание своих слушателей за согласие. Ты сопровождаешь меня, Дебби, потому что я хочу пробыть с тобой до последнего момента. Я приму необходимые меры, чтобы ты могла удобно доехать до Америки. Пензоне остается здесь, чтобы встретить тебя. Пока только одни вы посвящены в мои планы. Позднее они опубликуются. Так как мне необходимо устроить свои дела на время отсутствия, то, на всякий случай, я сейчас составлю завещание. Сначала я хотел записать свои желания, а теперь думаю их продиктовать. Пензоне, приготовь фонограф.
Как только Пензоне, который все более и более удивлялся, поставил на стол фонограф, Токсон, сохраняя серьезный вид, приблизил свои губы к приемнику и, пустив ход механизма, начал диктовать свое завещание.
Кто знает, быть может с легкой руки мистера Токсона, подобный способ диктования завещания в будущем получит права гражданства. Написанное может затеряться, стереться, его можно подделать, наконец. Такой будет прогресс, когда голос самого покойного, благодаря чудному инструменту, заговорит после смерти и продиктует будущему поколению последнюю волю завещателя!
Вот завещание мистера Токсона, продиктованное в фонограф:
«Сегодня, 4 января 1895 года, я, Джосуа-Томас-Альба Токсон, американский гражданин, проживающий в Чикаго, Иллинойского Штата, по улице Штат-Стрит, в доме №37-bis, находясь в здравом уме и твердой памяти, диктую свое нижеследующее завещание:
Я объявляю, что получил из Калькутты (английская Индия), исключительно с научными целями, лаковый ящик, содержащий в себе превосходно сохранившееся человеческое тело, открыл в этом теле факира Сук- рийяну, заснувшего летаргическим сном и долженствующего воскреснуть в гондапурском святилище в день праздника богини Кали, имеющего быть 1-го мая текущего года.
Желая произвести над самим собою этот в высшей степени интересный опыт для разрешения различных вопросов по биологии, физиологии, органической химии и другим наукам, я отправляюсь в Индию, беря с собой вышеназванный ящик, с намерением поместиться в нем, в свою очередь, в назначенный день праздника богини Кали, чтобы быть самому усыпленным средствами, известными индийским жрецам, в которые до сего времени не могла проникнуть наука.
Для чего я и сажусь завтра в Нью-Йорке на «Лаконию».
Воля моя следующая: чтобы во все время этого опыта и в ожидании моего пробуждения, все имущество мое, движимое и недвижимое, принадлежало дочери моей, Деборе Токсон, с единственным условием: сохранить мои коллекции, инструменты и библиотеку в том же виде и без всякой перемены.
Я хочу также, чтобы дочь моя выдавала племяннику моему, Эдгару Пензоне, являющемуся в настоящее время моим лаборантом, в продолжение того же промежутка времени, ежегодное содержание в размере 2000 долларов, которые он получал от меня; если Дебора захочет остаться в девушках, предоставляю ей распоряжаться всем по ее личному усмотрению, если, напротив, онарешится выйти замуж и завести свое семейство, то я заранее шлю ему свое отеческое благословение».
– Готово, – произнес доктор, окончив последнюю j фразу. – Сегодня вечером делегат от шерифа, которого
я позаботился пригласить, придет для подтверждения моей воли в фонографе. Он составит протокол, что будет
делом нескольких минут. И, вынимая часы, прибавил:
– Мы отправляемся завтра в восемь часов утра, а теперь три часа. Тебе, Дебора, до отъезда остается семнадцать часов. Я полагаю, что ты воспользуешься этим временем и приготовишься к путешествию. А что касается Пензоне, то я его сегодня не удерживаю, мы простимся с ним завтра.
– Простите, – сказал молодой человек, – у меня ‹ есть к вам просьба: позвольте мне не провожать вас на
вокзал и не быть дома в день вашего отъезда.
– Как хочешь, – ответил немного удивленный Токсон. – Но почему ты просишь об этом?
– Почему?.. Почему?.. – произнес Эдгар в замешательстве… – Потому, что момент разлуки для меня очень тяжел, и я не желаю причинять себе страдания.
– Я полагал, что ты менее чувствителен. Впрочем, как тебе угодно, – сказал Токсон и вышел, оставив вдвоем дочь, по-прежнему печальную, и Пензоне, который бросал теперь на ящик взоры, выражение которых (удивительное дело!) было очень странно.
V
У Пензоне созрел в уме план.
Он воспользовался теми несколькими минутами, которые провел наедине с кузиной после ухода ее отца, чтобы поднять упавший дух молодой девушки.
Не нужно отчаиваться, напротив, надо надеяться. Конечно, вся история с факиром, что бы там ни говорил мистер Токсон, является плодом его расстроенного воображения. Мумия представляет собой только мертвое
тело, а папирус, без всякого сомнения, был подложен в саркофаг Ральфом Хеггертоном, не упускавшим случая поработать в пользу своих интересов. Да разве все ученые вообще не служат предметом обмана со стороны прочих людей? А что может случиться с доктором? Допуская даже, что действительно существует городок Гонда- пур, как утверждает мистер Токсон, то пусть он едет туда с ящиком, потом сам же будет смеяться над собой. Главное в том, что мисс Дебора едет с отцом, чтобы удержать его от какого-нибудь безумного поступка в первый момент разочарования, и чтобы привезти, в Америку образумленным, здравым и невредимым.
Дебора несколько успокоилась и ободрилась, слушая молодого человека. Она осушила слезы и даже улыбка показалась на ее очаровательных губах. Впрочем, она не была из числа тех, которые теряются при всяком ударе судьбы. Она скоро овладела собой, решив неустрашимо смотреть в лицо всяким непредвиденным обстоятельствам.
Протягивая Пензоне руку с чувством более нежным, чем обыкновенно, Дебора со вздохом произнесла:
– Как жалко, что папа не позволяет вам, Эдгар, сопровождать нас. С вами я была бы вполне спокойна. Ведь вы такой мужественный и рассудительный человек!
Пензоне покраснел и, не отвечая, поцеловал ручку своей хорошенькой кузины. Когда он поднял голову, то глаза его блестели, а между бровей лежала глубокая складка. Это было у молодого человека (физиономист без труда угадал бы) знаком того, что он на что-то решился.
