Луи Буссенар - Десять тысяч лет в ледяной глыбе
Обзор книги Луи Буссенар - Десять тысяч лет в ледяной глыбе
ГЛАВА 1
Один среди полярных льдов. — Последние мысли замерзающего человека. — Воскрешение из мертвых. — Изумление. — Чудо или галлюцинация?[1] — Необычайная впечатлительность. — Странные полеты между небом и землей. — Найден общий язык — китайский. — Живой анахронизм[2]. — Нет больше Европы. — Негры и китайцы. — Кто же они, эти люди с огромными головами? — Левитация[3].
Кругом трещал и с грохотом разламывался паковый[4] лед. Голубоватые граненые глыбы самых причудливых форм сталкивались, скользили, отскакивали, снова образовывали монолит[5] и снова раскалывались.
Слабый свет загорался на горизонте. Темно-синий небесный свод, усеянный необычайно яркими звездами, неумолимо нависал над ледяным адом, угрюмым и безнадежно безлюдным.
Среди этого чудовищного хаоса[6], такого ужасного, что описать его просто невозможно, на льдине умирал человек. Воистину умирал в полнейшем одиночестве!
Последний оставшийся в живых член полярной экспедиции, он видел и как затерло во льдах его корабль, и как одни его товарищи умерли от голода, а других поглотила пучина.
Ему негде укрыться, нечего есть, неоткуда ждать помощи — ни малейшей надежды на спасение.
Не в силах больше бороться, зная, что наступил его смертный час, закутавшись в меховую одежду, неподвижно лежал он на льдине в ожидании конца.
Невзирая на страшные муки, отягченные еще и мыслями о гибели экспедиции, исполненный какого-то особого величия, перебирал он в памяти свои последние дни, испытывая горькую усладу на пути в небытие.
В это мгновение свет, слегка золотивший ледяные гребни, вдруг загорелся так ярко, что на багряном небе потускнели звезды. Снопы лучей, очень яркие, — глаза с трудом могли их выдержать, — медленно плыли в прозрачных струях эфира[7], возжигая разноцветные искры во льдах, как в огромных драгоценных камнях.
Человек, усмехнувшись, прошептал:
— Добро пожаловать, северное сияние! Я умру среди твоего великолепия, как и положено в апофеозе![8]
Замерзали конечности, довольно быстро леденело тело. Холод пронизывал все сильнее. Человек стал совершенно неподвижным, но жизнь еще теплилась. В некотором роде страдания, вызванные жутким холодом, который делает твердой ртуть, а спирт доводит до консистенции[9] сиропа, даже усилились. Начиналась дезорганизация[10], столь болезненная, что можно было сойти с ума.
Представьте себе человека, погруженного в сосуд с водой, нагретой до 70 градусов Цельсия. Поскольку температура его тела ниже — только 37 градусов, — то вода тотчас начнет передавать ему часть своего тепла. В результате нагревания произойдет полная дезорганизация жизненных процессов, и человек довольно быстро погибнет в ужасных муках. Вещества, из которых состоит организм, не могут существовать при такой высокой температуре.
Если, наоборот, поместить человека в среду, охлажденную до минус 70 градусов, то тело начнет отдавать ей свое тепло, замерзнет, и все процессы в нем остановятся.
Дезорганизация произойдет и от чрезмерного нагревания, и от переохлаждения.
Возьмите в руку кусок отвердевшей ртути или кусок раскаленного железа. В первом случае коже грозит распад ввиду мгновенного и сильного оттока тепла; во втором — ввиду его быстрого и сильного притока. В обоих случаях будет ощущение ожога.
— Ожог… замерзание… — глухо стонал умирающий.
Его белое как мрамор лицо больше не выражало никаких чувств. Сердце билось все тише и тише, а грудная клетка больше не вздымалась в такт дыханию. Широко открытые, обрамленные заиндевелыми ресницами глаза, не мигая, глядели на лучезарные огни северного сияния, а лиловые, потрескавшиеся от страшных поцелуев полярного ветра губы были полуоткрыты и сведены судорогой. По окаменевшим каналам артерий и вен медленно пробивалась сквозь окоченевшие мышцы кровь, которая вот-вот остановится и застынет, став похожей на коралловую[11] ветвь. Нервы до последнего мгновения сохраняли некоторую чувствительность и передавали свои импульсы[12] мозгу.
Прежде чем громада вечных льдов замуровала его навсегда, человек еще успел сказать себе:
— Вот и все! Кончаются мои страдания! Я ухожу в вечность! Наконец-то!
И тело, ставшее льдинкой, маленький атом, затерянный в чудовищных напластованиях паковых льдов, еще плотнее приникало к уносящей его глыбе, еще глубже навеки вжималось в нее…
Но кто осмелился осквернить эту страшную гробницу?
Каким непостижимым чудом это тело, зацементированное среди хаоса, его поглотившего, сотрясала сейчас едва заметная дрожь?
Годы, столетия или только минуты истекли с того момента, когда, завороженный северным сиянием, один в море льдов, человек почувствовал, что гибнет? Сомнений не оставалось — он жил.
Невнятный гул достиг ушей, блуждающий взгляд различил неясные тени, мельтешащие вокруг; мягкое тепло омывало онемевшие члены, казалось, все его существо растворилось в бесконечном блаженстве.
Еще долго мускулы были тверды как камень. Еще долго сердце отказывалось устойчиво биться, глаза оставались неподвижными, черты лица — лишенными живого выражения.
Но вскоре предметы приобрели более четкие очертания, чувства обострились.
Человек, еще недавно умиравший, а теперь — воскресший, начал двигаться, шептать какие-то слова, наконец, удивление, более того — изумление отразилось на его лице.
Высвобожденный из меховых одежд, которые ранее укрывали его с головы до пят так, что с трудом можно было различить лицо, он предстал теперь в облике мужчины, дошедшего до крайнего предела старости. Но старости бодрой, лишенной признаков дряхлости или немощи.
Его высокий выпуклый лоб, почти лишенный морщин, был увенчан длинной и густой седеющей шевелюрой, жесткие волосы в беспорядке спускались на затылок. Черные глаза были затенены кустистыми бровями, их глубокий взгляд обладал магнетической силой[13]. Нос, имеющий форму огромного клюва, придавал профилю некое величие, усиленное бородой бургомистра[14], покрывавшей все лицо и спускавшейся до середины груди.
На его слова, произносимые все еще глухо, невнятно, косноязычно, отвечали необыкновенно мягкие и нежные голоса на неведомом языке, чьи музыкальные звуки, казалось, не могла исторгать человеческая гортань. Эту чудесную мелодию могли производить только бархатные молоточки, ударяющие по хрусталю.
