Орасио Кирога - Анаконда
Как сообщил отец это известие жене, я не знаю. Но мне известны следующие несколько строк из ее письма, адресованного одному нашему общему другу через три месяца после гибели Джека: «Что же, по-вашему, нам остается делать без сына? Мне не хочется думать об этом. Наша жизнь — бесцельна»…
И вот я думаю: что должны испытывать в глубине своей души родители? Возможно ли потерять единственного сына, семнадцатилетнего юношу, здорового, веселого, счастливого, и не упрекать себя в том, что не сумели сохранить его жизнь? Возможно ли не пережить при этом хотя бы одну бессонную ночь и не увидеть в кошмарном сне нашего сына, нашу жизнь и нашего возможного обвинителя, задавленного в обвалившемся окопе во время маневров, который пытается протянуть руки к нашему сердцу.
Не знаю. Я знаю только, что у меня двое детей, один из них мальчик. И этот четырехлетний Джек, которого я, разумеется, не воспитываю в духе современной цивилизации, в один прекрасный день отправится рыть окопы и не вернется. Как бы глубоко ни проникали в сознание идеи о свободном человеке, достигнув семнадцати лет, он уйдет со своими товарищами и не возвратится.
Что же делать? Как велика вина человеческого разума, если по истечении десяти тысяч лет прогресса меня ждет та же судьба, которая постигла отца Джека!
История грамматическая и божественная
Однажды запятая привела человека к гибели. Несчастного сожгли живьем. И случилось это в Женеве, во время реформистской лихорадки. Человека, немца по национальности и гравера по профессии, звали Конрад Вебер. Мягкобородый, голубоглазый и чистосердечный, он был наблюдателен от природы и не мог не заметить, какую печальную жизнь влачит его город.
Будучи человеком разумным, он видел, как в преисполненной мерзостей Женеве Кальвина{27} преследовали веселых граждан. Он видел, как одного скромного жителя оштрафовали на три суэльдо{28} за то, что вместе с приятелем тот пошел в таверну. А однажды он целый вечер выслушивал жалобы своего шурина, которому собственная вера обошлась в пять суэльдо. Консистория оштрафовала его за опоздание к проповеди.
Впрочем, и на самого Вебера обрушилось своей тяжестью пуританское правосудие. С него взыскали десять суэльдо за то, что on воскликнул: «Благодарение богу!» — не имея серьезных оснований поминать столь высочайшее имя. И Вебер уплатил штраф. Чем он был лучше других!
Позднее Вебер присутствовал, пожалуй без особого энтузиазма, но с присущим ему достоинством при обезглавливании Груэ, который записал на одной из своих бумаг, что Иисус Христос был бездельником и плутом и что во всех евангелиях меньше смысла, чем в баснях Эзопа. На его глазах умер Мигель Сервет, казненный за то, что он назвал святого Фому цербером, и за то, что изобличил во лжи Моисея, утверждая, будто земля Палестины не плодородна, и за другие высказывания подобного же рода.
Но эти грехи, серьезные уже сами по себе, показались Кальвину ничтожными по сравнению с тем моральным гнетом, который и без того тяготел над душой Сервета, женатого на анабаптистке. Потому и был так суров приговор над ним. В толпе народа Вебер наблюдал за его казнью. Однако господь не оставил врача Сервета в этот тяжелый для него час: женевская инквизиция присудила его к сожжению на медленном огне.
Четыре месяца спустя чистейшая консистория Кальвина удостоила своим вниманием супругу одного цирюльника, женщину молодую и красивую, которая Веберу приходилась родной сестрой. Ее изящная прическа была признана вызывающей. В наказание за то, что она и трех дней не пожелала провести в заточении, по-христиански смиренно оплакивая свое легкомыслие, ей пришлось целых пятнадцать суток предаваться отчаянию за тюремной решеткой.
Когда сестру Вебера вызвали в консисторию, она, разумеется, даже не подозревала о том, какое преступление было ею совершено. Она сочла, что вина ее преувеличена, а наказание слишком сурово, и даже позволила себе заметить, что сам Иисус никогда не осуждал Магдалину за ее роскошные прически. Молодая женщина не думала о том, какой смешной характер носила параллель, приводимая ею в свое оправдание, а строгих советников нисколько не заботила справедливость ее довода. В результате три дня были заменены пятнадцатью.
Узнав об этом, Вебер снял фартук, отставил в сторону пузырьки с кислотами и поспешил за помощью к двум представителям городской власти, которые знали его сестру как честную верующую женщину. Три часа спустя его самого вызвали в консисторию, где он с изумлением узнал, что приговаривается к пятнадцати дням тюрьмы за соучастие в преступлении. По прошествии этого срока брат и сестра вместе вернулись домой.
Все это происходило в начале ужасного 1554 года, который так же тесно связан с именем Кальвина, как 1793 год во Франции — с именем Робеспьера, хотя, к счастью, в ином смысле.
Веберу довелось быть свидетелем штрафов, которые являлись плодом удивительно тонкой выдумки, и присутствовать на мрачных и нелепых процессах. Он уже не верил, как прежде, в женевское искупление и, вместо того чтобы порицать вслух некоторые вещи, предпочитал молчать, что вдвойне губительно сказалось на здоровье верующего.
В августе, когда сомнения стали беспокоить его больше, чем следовало, Вебер принялся работать с особым усердием. Он задумал и вырезал на листе металла чудесную картину: Иисус Христос сидит среди своих учеников, правая рука его поднята, а левая лежит на колене. Внизу Вебер начертал: «Отче наш». Его гравюра обошла весь город, вызвав неподдельное восхищение. Вскоре Вебер был вызван в консисторию и в морщинистых руках судей увидел свою картину. Ему протянули лист и предложили получше разобраться в картине. Однако он не нашел в ней ровно ничего, что не соответствовало бы священному писанию. В результате Вебера обвинили в отступлении от истины и заточили в тюрьму, где на досуге он попытался разобраться в своем деле. Развязка не заставила себя долго ждать. Приговор гласил и предписывал:
1. Что означенный Конрад Вебер, гравер по профессии, продал многим жителям города гравюру своего исполнения.
2. Что внизу этой картины художник начертал «Отче наш».
3. И что «Отче наш» начинался так: «Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твое».
4. Что автор подобного богохульства совершил непростительное преступление против самых основ христианской религии, усомнившись в вездесущности божией.
5. Что, поставив в запятых «иже еси на небесех», он представил господа, как нечто случайное и необязательное; тогда как без запятой перед «иже» фраза носит несомненный и категорический характер.
