Евгений Спангенберг - Записки натуралиста
— Что же ты стоишь, зря время теряешь? — крикнул я ему издалека, скрываясь за деревьями.
Вот и моя кладовая. Снег в трещине запылился и осел значительно ниже. Ножом я раскапываю хранилище и извлекаю наружу большой кусок козлятины. Потом несколько раз стреляю из ружья. Ведь мне необходимо выстрелить, чтобы не сразу объяснить Юрке, откуда я беру мясо. Наконец гремит выстрел, и тогда неторопливой походкой я направляюсь к нашему лагерю. Меня встречает Юрка. «Ну где твоя дичь, что убил?» — без слов вопрошают его глаза, вся фигура.
Но язык не повинуется мальчугану, глаза и рот его широко раскрыты, — в моих руках он замечает не убитую птицу, не зверя, а, как и в прошлый раз, большой кусок мяса.
Читатель видит, что мне, наконец, удалось освободиться от всякой зависимости. С ружьем за плечами и с походной кухней я одновременно сумел избавиться и от слишком заботливых, и от скупых хозяек. Разве это не достижение? Когда же я захватывал с собой маленький полог, я имел возможность никуда не спешить и ночевать там, где заставала меня темнота. Конечно, это большое благо для охотника и натуралиста. Пусть же молодые охотники используют мой опыт и попробуют пожить среди природы не как в чужой среде, где «ночной порой и дикий зверь, и лютый человек, и леший бродит», а как в родной, привычной обстановке, как дома.
А теперь представьте себе следующую картину. Вечереет. Солнце медленно склоняется к горизонту и тонет где-то за кудрявыми вершинами широколиственной горной тайги. Наступают ранние сумерки. Но спешить некуда. Я развожу костер и готовлю незатейливый ужин. Пока на медленном огоньке, шипя и брызгая, жарятся сочные куски дичи и румянится пропитанный жиром ломоть черного хлеба, я подготавливаюсь к ночевке. Выбрав удобное место, я выжигаю лесную подстилку, расчищаю площадку, и, установив над ней маленький полог, размещаю пожитки. За делом время идет незаметно.
Сумерки сменяются темнотой, когда я кончаю ужин и, затоптав огонек, забираюсь под крышу палатки. В ней уютно, как дома. Но не хочется спать. С открытыми глазами долго лежу я и вслушиваюсь в ночные звуки.
«Вак-вак-вак-вак», — без конца выкрикивает на окраине тайги большой козодой; рявкая, перекликаются между собой косули — сначала совсем близко, потом за соседними сопками. Мощные голоса разносятся по всему лесу и вдали повторяются эхом. А с обширных болот речной долины поднимается несмолкаемый гомон от кваканья бесчисленных лягушек. Вот где-то в стороне с грохотом падает отжившее свой долгий век дерево. Глухой удар, как тяжелый вздох великана, разносится по спящей тайге. «Оххх…» — еще несколько мгновений дрожит воздух. Потом все стихает. Только в болоте продолжают квакать лягушки да «вак-вак-вак» выкрикивает козодой.
Закрывшись курткой, я начинаю дремать. Мысли, звуки мешаются. Мне кажется, что я смотрю вдаль, а мимо медленно проходят картины уссурийской тайги, какие-то неясные образы. Хорошо засыпать после целого дня ходьбы и движения на свежем воздухе! Вдруг я вздрагиваю и открываю глаза.
Вероятно, неизвестный лесной обитатель случайно забрел слишком близко к моей палатке. Почуяв человека, он шарахнулся в сторону и сломя голову кинулся в чащу. Оттуда доносится тяжелый топот и резкий треск сломанной ветки. Потом шум удаляется, слабеет, и вновь тишина. Только далеко, то несколько усиливаясь, то стихая, квакают в болоте лягушки да кричит азиатская совка. «Ке-вю, ке-вю», — один за другим плывут над сонным лесом мелодичные звуки.
«Почему в безветренную погоду упало старое дерево?» — с этим вопросом я засыпаю.
СОБАКИ
Некоторые из моих приятелей считают, что я очеловечиваю животных. Например, любя собак, я будто бы допускаю у них сознательное мышление, а в связи с этим и поступки, присущие человеку. Не могу с этим вполне согласиться. И в то же время я утверждаю, что от высокоодаренных животных, и в частности от собак, от различных видов ворон можно ожидать таких поступков, которые на первый взгляд кажутся нам совершенно невероятными. Я уверен, что это проявление большой сообразительности, а не только привычек.
В первую очередь это касается собак. Ведь на них, на спутниках нашей жизни, в течение целых тысячелетий особенно сказывалось влияние человека. На сообразительность собак я обратил внимание уже в детстве.
Как сейчас, помню курьезный случай с моей няней Васильевной. В нашем доме она была своим человеком. Когда мы подросли, Васильевна незаметно и постепенно забрала в свои руки хозяйство. Очень любила няня домашнюю птицу и, когда мы жили на маленькой железнодорожной станции Ахтуба, развела кур и индеек в несметном количестве. Осенью и зимой птиц кормили отрубями, замешивая их теплой водой в продолговатых деревянных корытцах с длинной продольной перекладиной в середине. Эта перекладина мешала птицам забраться с ногами в корыто и была удобна для переноски кормушки.
В одно зимнее утро, поставив полное корытце с отрубями против кухни, Васильевна открыла форточку, выставила через нее половую щетку и стала следить, как кормятся домашние птицы. Когда к корму подлетали вороны, она возможно дальше высовывала щетку наружу и начинала ее крутить. Озадаченные этим, осторожные вороны медленно отлетали в сторону. Вдруг во двор забежала большая дворняга. Она засунула морду в корытце и стала с жадностью глотать отруби. При появлении чужого пса птицы разлетелись.
Энергично выдернув щетку из форточки, Васильевна бросилась с ней в сени, а оттуда во двор. Вот тут-то и произошел замечательный случай, вызвавший среди нас, ребят, бурю восторга и невольные аплодисменты, а у нашей няни негодование.
Только одно мгновение собака не знала что делать. Она униженно, с мольбой, смотрела на старуху и вдруг, видимо сообразив, что кроме побоев от нее ничего не дождешься, зубами схватила корытце за перекладину и, напрягая все силы, быстро исчезла с ним за воротами. Отбежав с корытцем метров на двести от нашего дома, находчивая собака спокойно закончила свой завтрак.
Раздраженная Васильевна еще долго кричала, что она найдет управу на этих разбойников, что у моего отца зря на стене висит ружье и что она попросит какого-то Прохора или Сидора перестрелять всех собак на станции. Но я хорошо знал, что все это одни слова — Васильевна все забудет, как сядет пить чай, и не со зла она кричит, а просто от скуки. И хотя, любя Васильевну, я ничего не сказал ей, но был полностью на стороне голодной собаки.
О проявлениях сообразительности у собак и вообще о случаях с собаками мне и хочется рассказать ребятам. Если же мою книгу будут читать взрослые, то пусть они не подумают, что я страстный, увлекающийся собачник. Пород собак, например, я совсем не знаю и могу не обратить внимания на самого чистокровного медалиста. Но мимо некоторых собак независимо от их породы не могу пройти равнодушно. Болит мое сердце, когда я вижу страдания этого «умного» и совершенно по-особому самоотверженно преданного человеку животного.
