Сергей Кучеренко - Корень жизни: Таежные были
— Ну а если так, Коленька, то чтобы получше врасти в работу охотоведа, сходи-ка на пару деньков с Володей по его маршруту, — предложил я. — И кинокамеру прихватишь.
— А что — это мысль. Боязно только. Но я все-таки немного втянулся в таежную жизнь, — согласился Николай. — Видишь, штаны спадают, а куртка как на огородном пугале повисла!
…Утреннюю тайгу мы увидели тихой, присмиревшей, побеленной. Пышная кухта преобразила ее, под тяжестью снега опустились ветви елей, пихт, кедров. Черно-белые силуэты деревьев смотрелись на густо-синем небе так рельефно, что мы в нетерпении потянулись к фотоаппаратам, хотя и понимали, что для хороших снимков время не подошло.
Но особенно подосадовали на сумерки, когда совсем рядом с избой увидели летягу. Сереньким живым комком она примостилась на пихтовой ветке, объедая ее иголки. Изредка осматривала нас большими и темными глазами.
Когда Николай, не слушая меня, попытался подойти к летяге поближе, она вдруг легко и изящно оттолкнулась от пихты, широко распростерла лапки, натянув между ними перепонки, расправила пушистый хвост и стала красиво и плавно снижаться, ловко лавируя между деревьями. Метров через двадцать, у ствола кедра летяга вдруг приняла вертикальное положение, сложилась, пролетела немного вверх, легко шлепнулась по касательной о дерево, мгновенно прячась от возможного преследования, обежала его дважды, через несколько секунд осторожно глянула в нашу сторону.
Николай, придя в азарт, выставил вперед фотоаппарат и, приседая, двинулся к кедру. Летяга внимательно разглядывала его, потом ловко полезла вверх, замирая и любопытствуя, поворачивая головой то вверх, то вниз. Володя, любуясь ею, сказал: «Как белка». Но когда летяга полезла по низу заснеженного сука спиной к земле, добавил: «Нет, пожалуй, ловчее белки».
В кроне кедра летяга исчезла. Мы долго высматривали ее, но она затаилась надежно, а может быть, спряталась в дупле, где обычно устраивает гнезда. Уже собирались было уходить. И тут зверек неожиданно оторвался от самой вершины дерева и спланировал вниз по склону, а мы зачарованно провожали его взглядами. Такая маленькая и такая интересная эта зверюшка — летяга…
Когда совсем рассвело, Володя с Николаем засобирались было в дальний поход, но я отговорил их: в такой снежной кухте за час можно вымокнуть, хотя красный столбик термометра уперся в черную цифру двадцать. Договорились обработать по свежему снегу учетную площадку в лиственничнике, где снежной нависи не было.
Ходили долго. Свежие следы попадались редко — зверьки еще не успели набродить, да к тому же в лиственничниках их всегда гораздо меньше, чем в ельниках или кедрачах. Для меня скудные данные учета — тоже конкретный материал, но Николаю это послужило поводом для разговора: «А ты доказываешь, что здесь всякого зверя полно». Он перестал говорить об этом лишь после полудня, когда по возвращении к избушке мы прошли через кедрач, снег под пологом которого сплошь испестрили белки и соболи, а в одном месте его до листьев измесили кабаны. И Николай заключил:
— Теперь и я стал ярым противником вырубки кедровых лесов.
В половине третьего, как обычно, с сопок сорвался резкий порывистый ветер, вмиг сбросил белизну с деревьев. Прелести и сказочности в лесу поубавилось.
Устало передвигая ногами, Николай просвещал нас:
— Лето — для отдыха и удовольствия, а зима — для здоровья. Особенно когда в тайге. Ни тебе дыма, ни пыли. Обрати внимание, как пахнет снегом, смолой, хвоей и еще чем-то. Умопомрачительная свежесть! А как после этаких хождений есть хочется!
— Завтра ты пойдешь на Большой, и там тебя ждут все твои деликатесы, — обрадовал я его. — Володя, ты приведешь на Большой нашего киношника чуть живого. Дай ему сутки на отдых, а сам разберись с норкой и выдрой на Тырме. Я буду ждать вас к вечеру третьего дня. Береги нашего Коленьку, — это хотел я сказать серьезно, но легкую улыбку все же не скрыл.
…Они вернулись глубоким вечером через три дня. Володя был спокоен и в форме, хотя и свалил с себя внушительную поклажу. А вот Николай приплелся чуть живым. Я снял с него полупустой рюкзачишко и хотел посмеяться, но он многозначительно предупредил меня:
— Ты посмотри, что я принес… Первый раз в жизни. Хорошо бы, если б не последний… Согласен на такие муки…
В рюкзаке оказалось два соболя, норка и восемь белок.
— Да, Николай, молодчина. Без тебя Володе вовек бы не видеть такой добычи, — похлопал я его по плечу.
— То-то. Знай нашего брата! Дай горячего чаю в награду, — донеслось уже из избушки.
Я заварил ему крепкого чая. Согревшись, он приподнялся на нарах и возмущенно заговорил:
— Когда мы спустились по Топографу к Большому, наткнулись на остатки убитого лося. С вертолета все сотворили, тут же сели, освежевали, забрали мясо и преспокойно улетели. Шкура да требуха остались, да еще копыта. Орудовали, судя по всему, с Ми-4, а приземлиться там было в десять раз сложнее, чем на каранакских площадках. Вот сволочи!
Но вспомнив главное, он вытащил из Володиного рюкзака надежно укутанную кинокамеру, развернул ее, любовно протер и доложил:
— С перевала метров пятьдесят накрутил. Панорама — чудо. Володю в роли охотника на своей тропе заснял. Белку на кедре два раза… Торопил все меня, каналья… Завтра побегу на свои точки. Сценарий этак минут на десяток проработал.
И он действительно носился с кинокамерой, часто прицеливался ею, задумывался, стрекотал. Наблюдая, я проникся к нему еще большим уважением: работу свою он не только знал, но и любил.
Однажды Володя, впуская в избу белые клубы утреннего мороза, сказал:
— Ночью соболь подходил к нам.
— Как — к нам? Где, когда? — зашумел Николай.
— А вот за тем углом, — ответил Володя и невозмутимо пошел к проруби за водою.
Николай набросил на себя куртку и выбежал вслед. Вернулся минут через пять:
— Пойдем по следам соболя, а? Потропим его и узнаем, как он прожил ночь, которую мы проспали…
И мы пошли.
Это оказался крупный самец. Видно, изба ему была известна давно, потому что, спускаясь с сопки, он ровными спокойными прыжками пробежал мимо нее почти рядом и совсем недалеко стал охотиться на пищух в камнях, где недавно Николай познавал таинства их жизни.
Мелкими шажками, замирая, соболь бродил от норы к норе, по тропкам, залезал на камни и лежал там, выжидая мгновения удачи, но пищухи вовремя обнаруживали своего заклятого врага и затаивались в подземельях. Поняв, что удачи здесь не дождаться, соболь попрыгал на север. Мы шли по следам красивого маленького таежного принца, легко и изящно бежавшего, и пытались разобраться, куда и зачем он направился. Вмятины на снегу были не глубже трех сантиметров, а мы проваливались до самой земли. Он бежал то по густому кустарнику, то по полуповаленному дереву, то в багульнике или по кочкам, ему все это было нипочем, а нам каждый шаг стоил усилий. До голубичника он прыгал не более десяти минут, мы же шли целый час.
