Василий Юровских - Сыновний зов
— Ага, Кольша, — соглашался я с братом, хотя мне страсть хотелось домой. Пущай мама отлупит, пущай орет Ефимко и зовет ворами — все равно домой. Поди, не больно и поверят ему, будто мы обворовали школу…
Дорога с Десятилетки до Юровки хожена пешком нами и потому ближе кажется. Вот Большое болото со степью позади, за лесами справа Трохалевская степь показалась, а за ней и само болото Трохалево. Вон и осинник на Штату — это еще со старых времен называют увал Штатом, где пашню лучшую отводили макарьевскому попу. Влево от дороги, у росстани, культурный стан бригады, на полях ее дядя Андрей, родной тятин брат, трактористом работает. У него надо бы спросить, как скорее к тяте попасть, он бы маме не рассказал…
На свертке к стану мы увидели подводу, а спрятаться некуда. Дорога в пашнях, видать у осинника трактор, влево у стана и вовсе народу полно. Люди все наши, юровские, придется идти вперед, некуда деваться.
Совсем еле-еле брели мы с Кольшей к подводе. Меня морозило и тошнило, брат тоже пошатывался из стороны в сторону. И хотя еще не дошли до подводы, узнали, кто сидит на телеге: дядя Андрей и… моя учительница Таисья Сергеевна. «Как они узнали, что мы сюда придем?» — мелькнуло в голове, но я почему-то не испугался и разгадывать тоже не захотелось. Дядя с учительницей на телеге, казалось мне, были не на дороге, а висели в воздухе, каким он бывает по весеннему испарению.
— Эй, вояки, шевелись! Варвара-то с ума сходит из-за вас, и вот она, Таисья Сергеевна…
Дядя Андрей не договорил: учительница спрыгнула с телеги нам навстречу, схватила обоих на руки и… заплакала. А у меня еще пуще закружилось все в глазах, и я успел подумать: вовсе и не зловредная у нас Таисья Сергеевна…
Весь мокрый, как в бане на полке́, очнулся и долго думал: где я? Вроде, дома на полатях и Кольша рядом лежит и турусит во сне. В избе кто-то есть. Вот фельдшер наша Лена Абросимова сказала:
— Не волнуйтесь, тетя Варя, поправятся ваши бойцы! Уж вы их, пожалуйста, не браните!
— В школе им никто и словечка не скажет! — Это Таисья Сергеевна воскликнула.
— Вон как я прошусь на фронт, а меня не отпускают. Оказывается, вояки сами должны бежать! И бегут, только по кругу! — смеется дядя Андрей. — А дорогу на станцию не знают. И где бы они на такой громадной войне нашли Ивана?
— И не дай бог им узнать дорогу на войну, — печально вздыхает бабушка. — Не дай бог…
Соломеины голуби
— А Ванька-то Пестов голубков развел! — удивленно шепнул нам с братом Осяга, когда мы от школы потянулись нестройной цепочкой на прополку пшеницы в первой бригаде нашего колхоза.
— Где, как он их взял? — громко спросил я и получил тычки в бока сразу от брата и дружка.
— Тише ты, разорался! — зашипел Кольша, озираясь на ребят: а вдруг да подслушивает кто?
Можно бы потерпеть до поля на Штату, где мы всей школой второй день дергали занозистый и жилисто-крепкий осот, а Осяга не удержал в себе новость, и сейчас уж нам не успокоиться все равно. Мы отстали и начали пытать дружка, будто он сам завел дома голубей. Не верилось, что рыжий Ванька где-то смог достать голубят.
До войны голубей на чердаке каменной часовни, напротив школы, водилось столько, что когда они вылетали оттуда, то далеко разносился гром железной крыши. И хотя в часовню перевели сельмаг и его охранял с берданкой дедушка Максим, детдомовцы переловили и съели всех голубей за первое же прожитое в Юровке лето. Тех отчаянных парней из Лебедяни давно нету в детдоме — взяли их на фронт, и теперь они воюют не с деревенским стариком из-за голубей, а с германцами.
Наших голубей съели детдомовцы, а в соседней деревне Макарьевке эвакуированные ребята не побоялись поднебесной высоты церковной колокольни — тоже, сказывали, извели голубей на супы. Когда позапрошлом летом у бабушки уволокли детдомовцы последнюю пару голубей, то соседка Мавра Яковлевна больше всех ругалась:
— Гли-ко, окаянное племя, святую птицу жрут! Да как ето можно!
— Голод, Мавра, голод… У нас-то с вами животина какая-то водится, а у приезжих ни кола, ни двора, все война отняла, — тихо молвила бабушка Лукия Григорьевна. И добавила: — А ты, соседушка, вспомни-ка тридцать третий голодный год. Вспомни, чего и кого мы сами тогда не переели? Не токо голубков, а хомяков жарили…
Где, где рыжий Пестик нашел голубят? Вон вразвалку идет он рядом с учительницей Александрой Евдокимовной Коровиной и в берестинку насвистывает. Сытый, одежда — рубаха и штаны — без единой заплаты. Ему что? У него отец — шишка вторая после председателя колхоза, а то и выше. Председатели меняются один за другим: этого на фронт, того снимут, другого в район переведут, а Григорий Павлович как был полеводом до войны, так и командует по сей день. А старший брат у Ваньки воюет командиром, и они за него что-то получают. Нет, не питаются Пестовы чем попало! И уж если кому везет, так тому всегда везет…
Если бы кто-то беднее завел голубят — нам бы тоже интересно, где он достал, но… хоть не обидно. Да такие ребята и не утаили бы, взять Осягу или Олеху Шевкунова, Ваньку Воробья или Кольку Золенка. Ванька Пестов и не вредный парень, и мы с ним ни разу не ругались. И не скупердяй он, иной раз запросто куском хлеба поделится. Но все равно обидно, что именно он самым первым снова завел в Юровке голубей.
Осяга случайно увидал, забежав за Ванькой по дороге в школу. Сизый голубь и пестрая, белокрылая голубиха клевали у него с ладони зерно и по-цыплячьи пищали. Ваньку он застал врасплох, и тот с перепугу просыпал зерно на землю и весь стал красным — не отличишь волосы от лица. А Осяга-то хитер: будто и не заметил голубей и зерно, и не полез с расспросами. Но и Ванька хитер: сбегал в дом зачем-то, а как вышли из ограды — Осяге отделил добрый кусок картовного пирога.
— Думал вам оставить, а пирог теплый, скусный, и сам я не понял, как весь кусок проглотил и не подавился, — напрасно оправдывался Осяга. Раз не было нас рядом — стало быть, не тащить же ему надкусанный кусок в школу на люди. Правильно сделал, что сам съел! И Ванька не зря его подкормил, с умыслом, чтобы про голубей не сказывал. Да вот и сказал нам, а что из того? Все равно мы не знаем, где он их достал. Украсть же голубей у Пестова невозможно никому: одна черная дворняга с весны живет без привязи на огороде, под яблонями, а они растут только у Пестовых, для нее поставлена здоровенная конура. Вторая собака — овчарка — в ограде на цепи, но на ночь спускают ее, и она тебя где хошь достанет. С любого вора шкуру сдерет такой кобелище…
Разгадывая Ванькину тайну, мы прошлепали сверток на Штат, и пришлось догонять своих прямо посевами. А на пути по низине-суглинку осота напрело — ступить некуда босиком! Начали его дергать еще и потому, что за простое хождение хлебами может влететь нам от бригадира Василия Николаевича Грачева. Он на своем Игреньке все время на поле, из ходка не вылазит, наверное, ни днем, ни ночью. С фронта Василий Грачев вернулся без правой ноги. До войны работал он на тракторе, и не было добрее его к ребятишкам — всех катал на колеснике. А тут вредным и злым стал, и кого на горохе заставал — немилосердно понужал сыромятным кнутом. Может, так и надо было? Но все равно лучше не попадать ему на глаза, где не надо…
