Василий Герман - Аркай
Аркая он никогда не задирал. Однажды, будучи уверенным в лёгкой победе, он наскочил было на спокойного рыжего пса и получил сдачи. Но сразу не смекнул, что коса нашла на камень. Наскочил ещё раз и попал в жестокую драку. Дружелюбный скромняга Аркай оказался кремешком, развлекательных стычек не признавал. На вид он казался мельче мощного Катая, зато был отнюдь не робок, а уж увёртлив, как обезьяна. Катаю никак не удавалось его подмять, он с хрипом рвался вперёд, стремясь сбить противника наземь и расправиться с ним. Аркай, напружинившись и вздыбив шерсть на загривке, выжидал рывка противника, ракетой взвивался вверх и отлетал в сторону, успевая нанести удар. Он был бойцом хладнокровным и расчётливым. Катай так рассвирепел, что подоспевший Онолов не мог его остудить даже при помощи остола. Драка прекратилась, когда Катай дошёл до полного изнеможения. Две недели он отлёживался в сторожке и в упряжке не ходил.
Второй привал сделали почти на самом перевале. Собачкам дали по юколке, но они не сразу принялись за еду. Без сил повалились в снег, вывесили языки, из распахнутых пастей валил пар. Онолов Андрей раскупорил термос и налил в бумажные стаканчики душистого да горячего чаю. Ребята в жизни ещё такого не пробовали. И по галете необыкновенно вкусной выделил. А сам — железный человек: пока ребята закусывали и руки на стаканчиках согревали, заново проверил упряжь, крепления подтянул, лапы у собачек осмотрел. В дороге работал он больше всех да ещё про Аркая на бегу рассказывал. А ребята едва на ногах уже держались.
— Измотал меня Катай до озноба и после той драки «на бюллетень» сел, — продолжил свой рассказ Онолов Андрей. — Тогда я и поставил в первый раз Аркая головным. Тут дело такое: собачки команд обычно не понимают, за вожаком идут. Есть вожак — случайных дворняг набери, он приведёт их к порядку, и будет упряжка. Аркай спокойный, всегда у него хорошее настроение, на любом месте работать умеет и со всеми ладит. Покладистый пёс, прилежный. Я его натаскивал почти две зимы.
— Воспитанник твой, потому и нахваливаешь, — подначил Сенюков Вениамин. — «Характер спокойный, к учению прилежный», — наша Зэ-эн так про учеников обычно говорит.
— Правильно говорит. Прилежный — это главное. Разве нет? Без этого способности ничего не стоят. А у собак, если хочешь знать, не только характер, но и причуды есть. Гляди, поставь Замарая впереди Амки, она ему хвост отгрызёт: не нравится ей, не тот фасон, видишь ли. Чёрный Жук по левой стороне плохо идёт, на потяг заваливается, путает порядок. Серый Рекс в серёдке плохо тянет, а рядом с вожаком цены ему нет. А Аркай везде одинаков и работает без показухи.
На самом перевале Катай снова присел, остановил упряжку. Онолов Андрей подскочил к нему, запричитал виновато:
— Ай-ай, беда какая, лапу поранил, бедолага. Где ты лапоток-то посеял? Эх, дела! Это я не усмотрел, проворонил. Давай аптечку, Иванова Людмила, и придержи его. Терпи, Катай, терпи.
Перевязали лапу вожаку, освободили от работы, а в головную шлейку обрядили Аркая. Он приналёг на алык и завёл тонким, чистым голосом: ав-ав-ав-ав-ав! Собачки «включили зажигание» и зашлись в ответном лае.
Этот участок пути был самый тяжёлый. Даже неунывающий Онолов Андрей, человек закалённый, приумолк. Только пыхтел, навалясь на груз. И тут усердный Аркай остановил вдруг упряжку, залаял сердито.
— Гляди, что будет, — переводя дыхание, сказал каюр. — Он лодыря сейчас отыщет и взбучку задаст. Это он один умеет, я и то не усёк, кто из собачек отлынивает.
Аркай между тем пошёл вдоль потяга, сбивая упряжку в клубок. Собачки потихоньку скулили, чёрный Жук морду отвернул, не выдержал взгляда вожака. Его-то и ухватил Аркай и с рыком принялся очень чувствительно тузить. Жук и не думал сопротивляться: прижимался к снегу, повизгивал виновато. Может, прощения просил.
— Видали! — торжествовал Онолов Андрей. — Я Метальнику об этом докладывал, а он: «Выдумываешь! Не бывает такого, потому что быть не может. Нашёлся, понимаешь, барбос-воспитатель. Кхе, мухи со смеху дохнут».
Сенюков Вениамин в снег повалился, до того похоже изобразил каюр своего начальника.
Аркай воспитывал Жука, остальные собачки в это не вмешивались. А ведь при смене вожака ездовые псы при случае не прочь устроить ему экзамен, проверку на прочность. Ездовые собаки самолюбивы, признают только по-настоящему сильного.
Про своего рыжего лобастого любимца Андрей готов был рассказывать часами. А тот слушал, наклонив башку и щуря раскосые глаза. И было что-то насмешливое в его позе, лукавое, будто он понимал каждое человеческое слово.
— Свернуть бивак! — скомандовал Онолов. — Подъём, собачки, четвероногие и двуногие, вперёд!
Неохота было подниматься. Расслабились на привале, разомлели. Да делать нечего, сами за упряжкой увязались, некому жаловаться. Да и весь класс бы от этого маршрута не отказался. Разве не так?
Тропа вскоре пошла под уклон, все трое пристроились на нарте и покатили вниз. Только ветерок морозный зашумел в ушах да заскрипел остол. У каюра теперь главная забота — нарту придержать, чтобы на собачек не навалилась. Они легко бежали, отдыхая. Помахивали хвостами-бубликами, хватали с обочин свежую порошу. Присыпанные снежком мордахи выглядели дурашливо, будто не эти собачки взяли только что тяжёлый подъём на перевал. Всем было хорошо — и людям, и собакам.
И тут на повороте их как ввысь подкинуло: ширь открылась невероятная, ровная, сверкающая отражённым солнышком.
— Океан! — обернулся Онолов Андрей. — Великий, или Тихий. Наше вам уважение! — И малахай свой сорвал с головы, подкинул. И ребята шапки подкинули, закричали «ура!». Море им не в диковинку, а такой величественной картины, да ещё с такой высоты видеть им не приходилось.
— Во-он корабли в губу заходят.
А их и не сразу разглядеть удалось, эти корабли: они маленькими игрушками казались и ползли медленно-медленно. Не торопились к берегу, не спешили расстаться с океаном.
Подкатили к маяку. Сгрузили мешки, увязали небольшую обратную поклажу. Собачки немного отдохнули, а Люда с Вениамином упали в снег и шевельнуться не желали. Онолов Андрей поднял их за шиворот:
— Вы не собачки, однако. Простудитесь, придётся перед вашей Зэ-эн держать ответ. Шагайте в домик, подкрепимся и двинем обратно.
Из окон домика отлично просматривалось побережье. Ребята пили чай, а смотритель маяка угощал их и о своей работе рассказывал:
— Маяк наш виден на сорок миль, а ночью огонь его мореходы и за пятьдесят открывают. Это почти сто километров. Задолго до подхода к губе корабли могут определить, где находятся, и проложить верный курс, чтобы не наскочить на рифы. Камни на входе шуток не допускают. Вылетит на них корабль — считай, погиб. Штиль у нас — гость редкий. Сейчас, скажем, вроде и ветра нет, а зыбь в скалы колотит так, что берег ходуном ходит.
