Владимир Борейко - Лесной фольклор. Древа жизни и священные рощи
Священные деревья повсюду существовали и в Персии. Персы относились к ним с суеверным почтением и называли «чудесными деревьями». Они проводили под ними ночи, и говорили, что видели там ослепительный свет, который считали душами святых. У пруссов в священных рощах запрещалось убивать зверя, рубить деревья, пахать землю, ловить рыбу.
Одно интересное наблюдение: у малых народностей, живущих в лесах, никогда не было присущей многим чисто земледельческим народам боязни леса, антагонистического к нему отношения. О лесе говорили: «лес — наш кормилец и поилец». Рубить дерево понапрасну даже в глухой тайге, у коми, например, воспрещалось нормами народной морали. Большое количество священных рощ и священных деревьев еще в конце XIX века было в Пошехоньи.
В 30-х годах, когда велась усиленная борьба с шаманами, многие сибирские народы практически безразлично отнеслись к уничтожению культа шаманов, но попытки нарушить неприкосновенность священных урочищ вызывали категорические протесты.
Известные специалисты по заповедному делу Н.Ф. Реймерс и Ф.Р. Штильмарк писали: «Практически у каждой сибирской народности существовали участки, где запрещалась охота. «Святые» места у сосьвинских манси сохранялись почти до наших дней, известны заповедные рощи Прибайкалья, расположенные в особо живописных участках по берегам озера. В них, — писал М.Н. Мельхеев, — запрещалось рубить деревья, ломать веточки, нарушать дерн, косить траву. В неположенное время буряты в эти рощи боялись заходить» (Реймерс, Штильмарк, 1978).
Н. Маторин писал: «…я слышал рассказ о татарине, который имел дерзость помочиться в куале (священной роще под Казанью, В.Б.). За это дух покарал его — у татарина разболелся виновный орган. Выздоровел он лишь тогда, когда вместе с вотяцкими стариками принес жертву в куале оскорбленному духу» (1929).
У удмуртов священными природными объектами были свяшенные рощи. Каждая деревня имела такую священную рощу, она называлась Луд, Кереметь (южные удмурты) или «Восяськон чачга» (северные удмурты). Рощи, в которых молились несколько деревень, назывались Быдзым Луд (великий Луд).
В.Е. Владыкин писал: «Вообще, в отношениии к Луду особенно строго соблюдались запреты, пожалуй, как нигде демонстрировалось почтительное отношение. Рощи огораживались, в них соблюдалась величайшая чистота, за это были ответственны специально выделенные люди. Осквернение Луда или куа, загрязнение священного источника, вырубка священных деревьев, считалось, караются всенастигающим гневом духов и богов. Луд, как святилище, нам представляется по древности старше куалы: кажется, это была одна из первых форм сакрализации пространства с постепенным его сужением и локализацией, концентрированием на почитаемом объекте (лес-роща-дерево). О развитости и древности культа Луда свидетельствует, в частности, то, что были даже особые причитания — заговоры, в которых сетуют: «Наш Луд оскорбили-обидели: ограду Луда не досмотрели. Луд наш оскорбили-обидели: одного барана пожалели (для Луда). Луд наш оскорбили-обидели: одного быка пожалели (для Луда). Луд наш оскорбили- обидели» (Владыкин, 1994). Далее этот автор, ссылаясь на академика В.Н. Топорова, пишет, что «по мифологическим представлениям, высшей ценностью обладает та точка в пространстве, где совершился акт творения. Именно с ней ассоциируется мировое дерево, мировая «ось», и, если хотите, священная языческая роща. «В этой точке пространства, где максимум сакральности, обычно растет шаманское дерево, дерево предела, сюда помещают святилище, очаг, здесь происходит кратчайшая связующая нить между небом, землей и человеком (…). Кстати, и пространственная организация ритуала жертвоприношения у удмуртов была весьма показательна в этом отношении: в частности, при молении в Луде — священной роще (очевидно, одной из древнейших) все место делилось на три вписанных друг в друга круга, но максимумом священности обладал внутренний круг, в центре которого зажигали священный костер. Сюда допускались только главные жрецы, во втором круге находились их помощники, в третий круг входили все мужчины — участники ритуала…» (Владыкин, 1994).
Известный русский путешественник П.К. Козлов в своих работах описывал священный монгольский заповедник Богдо-ула (Козлов, 1960). Это большая гора, покрытая лесом, где рубка леса и охота запрещены уже около 300 лет. Священную гору охраняла специальная стража.
Однако каждый народ имел и иные, «проклятые» места, где тоже возбранялось появляться. Например, у киевских славян это были болота, где ныне построена пресловутая Чернобыльская АЭС. Татарская конница, взявшая приступом городок Чернобыль, зашла в это место и стала тонуть, — сообщает писатель Юрий Щербак (Щербак, 1988). Сельские сходы сибирских, архангельских крестьян нередко устанавливали священные угодья — кедровники и лиственничники, в которых запрещались все виды хозяйственной деятельности, а сбор орехов разрешался только после их созревания. Не менее тщательным был общественный надзор и за охраной леса от пожара. Виновные в возникновении пожара, например, на территории современного Приморья, наказывались вплоть до смертной казни (Рахилин, 1985).
А вот как описывает охрану леса знаток русского языка В. Даль: «Заповедать лес, запретить в нем рубку — это делается торжественно: священник с образами, или даже с хоругвями, обходит его, при народе и старшинах, поют «Слава в вышних», и запрещают въезд на известное количество лет» (Даль, 1982).
Надо сказать, что такой способ часто оказывался эффективней сторожей и суровых законов, и многие калужские помещики, как писал путешественник Василий Зуев в 1787 г., приказывали «своим попам ежегодно обходить лесные дачи с образами и святою водою и заклинать того, кто дерзнет возложить секиру на дерево, совершенно своего роста не достигшее» (Бюллетени ХОЛП, 1916).
Освященный молебном и окропленный святой водой лес становился обреченным Богу, назывался Божелесьем, в знак чего на одном из деревьев засекался крест. Запрет на вырубку действовал не один год, а нарушение расценивалось как грех. По сути, этот обычай являлся христианской формой языческих обрядов, да и заповедными чаще всего становились рощи, с которыми местное население связывало исторические или сакральные предания.
Уважительно-опасливым было отношение к кладбищам — своим и чужим, располагавшимся на возвышении, в небольшой роще, отчего старые и новые кладбища часто называли «лес», «роща», «рощенье», боровина.
В определенной мере рощами являлись леса монастырей, где всячески ограничивалось природопользование. Так, монахи Вяжицкого монастыря в 1478 г. постановили местным крестьянам: «Лесу не секите, сена не косите, цанцов не гоняйте, рыб не ловите, ягод, ни губ, не берите». За нарушение «ино тот лишен будет лодок и сетей и за свою вину даст нам рубль» (Рахилин, 1993). В данном случае монастырский лес охранялся не только именем Бога, но и правом частной собственности.
