Орасио Кирога - Анаконда
Оба худые, лохматые, в дырявых рубахах, без башмаков, как большинство их спутников, и такие же грязные, как все менсу, они пожирали глазами приближающуюся столицу леса, Иерусалим и Голгофу их жизни. Шутка ли, девять месяцев! Полтора года! Это ничего, что на теле еще не зажили рубцы от ран, полученных на работе. Не стоит думать о таких пустяках в предвкушении наслаждений, которые их ожидают на берегу. Из ста пеонов только двое приезжают в Пасадас, как они, имея право на кредит.
Кайе и Поделей сошли с парохода, окруженные неизвестно откуда налетевшими подружками. С их помощью приятели быстро оказались пьяными и снова подписали какие-то контракты. На какую работу? В каком месте? Кто его знает! Да это было и не важно. Гораздо интереснее, что в карманах звенело сорок песо, а кредит, которым они располагали, позволял развернуться довольно широко.
Размякнув от непривычного отдыха и алкоголя, оба менсу, отупевшие и покорные, следовали за девчонками. Те привели своих случайных товарищей в лавку, от хозяина которой получали определенный процент с каждой покупки, совершенной при их содействии. На деньги, заработанные подобным образом, девушки могли здесь же выбирать себе платья и украшения.
Кайе соблазнила в лавке главным образом парфюмерия и туалетная вода. Они были закуплены в таком количестве, что хоть окунай в них всю новую одежду. Поделей, более благоразумный приобрел шерстяной костюм. Надо думать, приятелям недешево обошлись покупки. Но так или иначе, час спустя, когда оба сели в автомобиль, на них были новые ботинки, на плечах — пончо{7}, в карманах полно сигарет и, само собой разумеется, у каждого за поясом револьвер 44-го калибра. Не покидавшие их спутницы очень гордились богатством своих кавалеров, разносивших по улицам неотступные запахи черного табака и парфюмерии.
Наступала ночь, а с нею — танцы. Подружки заботились, чтобы стаканы не пустели, и сознание богатства, которое доставлял кредит, заставляло менсу быть щедрыми. Требуя новую бутылку пива, они бросали крупную монету и, не глядя, совали в карман сдачу.
После недельного разгула, вызванного непреодолимым стремлением хоть семью днями беззаботной жизни компенсировать нищету повседневного существования, менсу снова оказались на «Силексе». На этот раз пароход увозил их обратно, вверх по реке. Пьяные, как и остальные пеоны, Кайе и Поделей поместились на палубе в тесном соседстве с мулами, чемоданами, узлами, собаками, женщинами и мужчинами.
На другой день, проспавшись, Поделей и Кайе — впервые после того, что с ними происходило на берегу, — заглянули в свои расчетные книжки. Оба посмотрели друг на друга, и в их глазах не было удивления: ведь менсуалеро ко всему уже привыкли. Но они не помнили, чтобы ими была истрачена хотя бы пятая часть.
— Боже мой!.. — пробормотал Кайетано. — Я никогда таких денег не выплачу.
И в эту минуту он принял решение: просто удрать. Кайетано посмотрел на свой револьвер «44». Это действительно была единственная вещь, представлявшая хоть какую-то ценность из всего, что он вез с собой. В двух метрах от него менсу с большой сосредоточенностью играли в монте{8}, пуская в оборот все, чем располагали. Кайе немного понаблюдал за ними, затем подошел, взял карту и поставил на нее пять сигар.
Скромное начало. Но кто знает, возможно, ему в конце концов удастся выиграть достаточно денег, чтобы оплатить полученный аванс и тем же пароходом вернуться в Посадас и истратить новый аванс.
Он проиграл. Он проиграл и остальные сигары. Он проиграл пять песо, пончо и, наконец, ботинки. На другой день он отыграл ботинки, но тем дело и кончилось.
Поделей выиграл переменившую множество хозяев коробку душистого мыла. Он ставил против нее мачете и полдюжины носков, и был весьма доволен удачей.
Наконец они приехали. По длинной, тянувшейся вверх красной тропе пеоны поднялись на крутой берег. «Силекс» оттуда казался очень маленьким, затерянным на печальной реке. Веселыми криками и ругательствами они попрощались с пароходом.
Поделею, который занимался валкой леса и получал до семи песо в день, жизнь на разработках казалась не столь тяжелой. Он привык к ней и уже на другой день после возвращения из Посадас, как только ему указали новый участок, приступил к работе.
Из листьев пальмы он построил себе навес — потолок и одну стенку — больше ничего. Смастерил кровать из восьми горизонтально укрепленных палок, на стенку повесил мешок с запасом продуктов на неделю. Он автоматически возобновил привычный распорядок дня: мате после подъема, еще в темноте; отбор деревьев, которые ему предстояло валить; в восемь — завтрак. После завтрака снова за работу, в распахнутой рубахе (пот на его груди привлекал множество мух и москитов). Потом обед — фасоль и маис, плавающие в сале, — и опять борьба с лесом, чтобы к вечеру покончить с тем, что он наметил на день.
Так продолжалось до субботы. В этот день он прекращал работу в полдень, стирал свое белье, а в воскресенье шел в магазин, чтобы купить провизии на новую неделю. Воскресные покупки были, в сущности, единственным развлечением менсу, несмотря на то что цены все время поднимались. Да, поднимались, и только фатальная привычка позволяла мириться с такой явной несправедливостью. Но простейшее чувство самозащиты подсказывало, что в ответ на это следует как можно меньше работать. Правда, не каждый решался на подобный шаг, но молчаливый протест был понятен всем, так как не существовало, пожалуй, пеона, который не испытывал бы чувства ненависти к хозяину. Со своей стороны тот день и ночь караулил своих людей и особенно менсуалеро.
Между тем Кайетано неотступно думал о побеге. К счастью, он сохранил свой «44», который мог понадобиться ему для защиты от хозяйского винчестера.
Был конец осени, непрерывно лил дождь, и менсу все чаще заболевали. Поделей, который до поры до времени не поддавался болезни, однажды, придя на работу, почувствовал себя совершенно обессиленным. Он вынужден был вернуться к своему навесу и еще по дороге ощутил легкое щекотание в спине.
Он хорошо знал, что означают эта усталость и это щекотание. Философски сел он пить мате, а полчаса спустя резкий и долгий озноб прошел у него по спине: малярия.
Делать было нечего. Дрожа от холода, он бросился на постель и съежился под пончо: зубы его беспрестанно выбивали дробь.
На другой день приступ, которого он не ждал раньше вечера, повторился задолго до обеда. Поделей пошел в магазин, чтобы попросить хинина. Малярия так явственно отражалась на его лице, что приказчик, ни слова не говоря взял с полки пакетик и подал его больному. Тот так же молча положил эту ужасную горечь на язык. Возвращаясь в лес, Поделей встретил хозяина.
