Гржимек Бернгард - Мы жили среди бауле
Когда мы уже въехали во двор пароходной компании, нас нагнал чёрный шофёр лимузина вместе с полицейским. Он прямо кипел от негодования. Началась ужасающая перепалка. Чуть только дело не дошло до драки, но шофёр лимузина не очень-то решался полезть к нашему, потому что вокруг стояли мускулистые грузчики-африканцы из пароходной компании. Я на всякий случай стушевался, потому что мне только не хватало ещё, чтобы полицейский записал меня в качестве свидетеля, после чего я был бы обязан явиться на судебное разбирательство в Абиджан…
Поскольку пароход отходил только через два-три дня, клетки и ящики с животными, а также мою раскладушку поставили на это время в гараж. Конечно же, опять со всей округи сбежались зеваки. А Роджер уже совершенно не мог видеть чёрные лица, и, как только они возникали перед ним, он начинал буйствовать.
Я боялся, как бы и здесь жители соседних домов не нажаловались в полицию из-за постоянного крика и шума, и поэтому старался держать дверь закрытой. Но в гараже было два окна, в которых то и дело появлялись головы зевак. Когда я прилёг отдохнуть на раскладушку, они совершенно не давали мне задремать. Тогда я, потеряв всякое терпение, запустил ботинком в штангу над окном, придерживающую железные жалюзи. И, как ни странно, попал с первой попытки! Жалюзи с грохотом опустились на курчавые головы непрошеных гостей; поднялся невообразимый крик, после которого полдня меня уже никто не беспокоил.
В таможне дело прошло совершенно гладко. Таможенник знал моего отца, а кроме того, и сам побывал в Германии в качестве солдата, так что был очень любезен и без проволочек намалевал мелом на всех моих ящиках свои вензеля. Потом я ещё пошёл закупать бананы, рис и прочий провиант на дорогу, а уж после этого отправился на поиски противостолбнячной сыворотки для инъекции. Это из-за укуса Роджера. Я слышал неоднократно от отца, что в лошадином и коровьем навозе часто встречаются бактерии столбняка. На судне же не было врача, и если там со мной что-нибудь приключится, то я пропал. Поэтому я решил действовать по принципу «бережёного бог бережёт».
Найдя французскую больницу, я зашёл и попытался разыскать в ней врача, но тщетно. По коридорам сновали какие-то санитары, но те были слишком важные, чтобы отвечать на досужие вопросы посетителей. Воображали они о себе так много из-за белых халатов, которые были на них надеты. А мне-то было наплевать на их халаты, я искал врача. Наконец я обнаружил табличку на дверях, из которой понял, что здесь должен сидеть главврач. Я вошёл, но разговор у нас как-то не клеился, потому что я неважно говорю по-французски. Однако я захватил с собой медицинский справочник своего отца и просто прочёл название того, что мне нужно по-латыни. Это он понял, а к тому же оказалось, что врач немного знает английский, так что мы отлично столковались: я получил шприц и сыворотку, а он — деньги.
После того как судёнышко «Жозеф Блот» доверху было загружено огромными брёвнами, так что от него мало что осталось видно, мне было разрешено погрузить свой зверинец на борт. Баркас вывез нас в лагуну, где стоял на якоре наш корабль. Африканцы подняли багаж краном на палубу, и я поначалу поставил его из-за жары впереди на носу, затянувши сверху тентом от солнца.
Потом «Жозеф Блот» снялся с якоря и потихоньку «почапал» вдоль побережья в Табу, где ещё раз причалил, чтобы спустить на берег африканских грузчиков. Меня предупредили, чтобы я всё запирал, пока они не слезли. И хотя при выходе их и обыскивали тщательнейшим образом, тем не менее половина моих бананов, заготовленных для животных, бесследно исчезла. Пришлось мне в Дакаре покупать новые.
Столовался я вместе с капитаном и главным механиком, которого здесь называли «chef mecanicien», в маленькой кают-компании, расположенной перед капитанским мостиком. На обед подавали ужасно жёсткое мясо, которое я никак не мог разжевать; поэтому я старался выбрасывать его по кусочкам через иллюминатор в море, когда они не смотрели в мою сторону. Запивали обед красным вином, отчего я всё время ходил навеселе, потому что вообще-то не употребляю никаких алкогольных напитков; но тут ничего другого нельзя было достать, а пить хотелось.
Во время первой же нашей совместной трапезы в окно с палубы влезла маленькая шимпанзе Лулу. Как выяснилось, судовой кок, вообще-то отличный малый, не мог отказать себе в удовольствии выпустить её из ящика, в котором она сидела и хныкала от скуки. От волнения она, разумеется, наделала на белую скатерть, испачкала капитану рубашку и вообще повсюду оставила свои следы, так что в кают-компании завоняло по- страшному! Мне было ужасно неловко, я схватил Лулу и снёс её поскорее назад, хотя капитан и продолжал любезно улыбаться и сказал, что ничего в этом нет особенного. Однако главный механик рассказал мне потом, по секрету, что старик жутко ругался, когда я ушёл. А кок вообще был мастер на разные проделки.
Когда после Дакара, где мы в последний раз пристали, постепенно стало холодать, я перетащил весь свой зверинец в закрытое помещение, отведённое для этой цели на носу корабля. Самому же мне дали каюту на корме, что для меня было связано с целым рядом неудобств, но об этом позже. А пока что, несмотря на ясную погоду, океан начал штормить, волны то и дело перехлёстывали через борт и заливали нагромождённые на палубу брёвна. Перед тем как открыть железную дверь, ведущую в помещение к животным, мне каждый раз приходилось выжидать момент, когда схлынет вода, и быстренько проскакивать внутрь так, чтобы не залилось за порог. Иначе подмокли бы все клетки.
Чтобы обезопасить себя от возможности побега кого-нибудь из моих подопечных, я на всякий случай закрывал дверь снаружи на длинную железную палку вместо засова. Когда я однажды вечером, после того как покормил обезьян, захотел выйти, дверь оказалась снаружи запертой. Это сделал кок, который не знал, что я ещё внутри.
Что делать? Я был совершенно один на носу корабля, потому что вахтенные стоят далеко отсюда, примерно где-то посредине судна на мостике, а все остальные спят тоже ближе к середине. Так что кричать бесполезно: за шумом волн всё равно никто не услышит. А сидеть здесь до утра мне как-то не улыбалось — не больно-то тут было уютно! Так что мне пришлось до тех пор «играть в бодучего барана» и кидаться всей своей тяжестью на дверь, пока железная палка не прогнулась и не выпала из скоб. Однако потратил я на эту операцию чуть не два часа и под конец был уже в полном отчаянии.
Как я уже говорил, моя каюта находилась сзади, на корме, и мне ужасно не нравилось, что все матросы без спроса туда заходят и разглядывают нашу аппаратуру и прочие вещи. Наконец мне пришла блестящая идея. Я взял к себе большого питона и пустил его свободно ползать по каюте. Теперь он ползал там и днём, и ночью. Весть эта разнеслась по кораблю с необыкновенной быстротой, и с тех пор уже никто не решался заходить ко мне. Даже щёлочку приоткрыть боялись!
