Джеральд Даррелл - Моя семья и другие звери
— Смотри… осторожнее! Эта особа задиристая, — поспешил предупредить меня хозяин лодки.
Однако я уже успел положить руку на спину птицы и осторожно гладил пальцами ее шелковистые перья. Чайка пригнулась, слегка раскрыла клюв, зрачки ее глаз сузились от удивления, но она была так ошеломлена моей дерзостью, что ничего не предпринимала.
— Спиридион! — воскликнул мой новый знакомый. — Должно быть, ты ей понравился. Она еще никому не позволяла трогать себя безнаказанно. Обязательно клюнет.
Я погрузил пальцы в волнистые белые перья на шее птицы и слегка почесал ей голову. Чайка наклонилась вперед, ее желтые глаза затуманились. Я спросил у этого человека, как ему удалось поймать такую замечательную птицу.
— Весной я ездил на лодке в Албанию за зайцами и нашел ее в гнезде. Она была тогда совсем маленькая и пушистая, как ягненок. А теперь она прямо как большая утка, — сказал он и задумчиво поглядел на чайку. — Жирная утка, гадкая утка, кусачая утка. Так ведь?
Услышав все эти эпитеты, чайка открыла один глаз и издала короткий, резкий крик, который мог означать и отрицание и согласие. Человек пригнулся и вынул из-под сиденья большую корзину. Она была доверху наполнена большими круглыми раковинами сердцевидок, которые мелодично позвякивали, стукаясь друг об друга. Мы уселись в лодку и принялись уничтожать моллюсков. Я не сводил глаз с птицы, очарованный ее белоснежной грудкой и головой, ее длинным, загнутым клювом, свирепыми глазами цвета желтых весенних крокусов, широкой спиной и сильными крыльями, черными как сажа. В моих глазах она была просто неотразима, от самого кончика клюва до больших перепончатых лап. Проглотив последнюю сердцевидку, я спросил человека, сможет ли он в следующую весну раздобыть мне птенца чайки.
— Тебе нужна чайка? — удивился он. — Они тебе нравятся?
Это была явная недооценка моих чувств. За такую чайку я мог бы отдать душу.
— Ну бери ее, если она тебе нужна, — беззаботно сказал человек, ткнув в птицу большим пальцем.
Я просто не верил своим ушам. Иметь такую замечательную птицу и так легкомысленно отдать ее другому — это же настоящее безумие.
А ему разве не нужна птица, спросил я.
— Да, я люблю ее, — ответил он, — но она съедает больше, чем я могу поймать, и она такая злюка, что клюет всех без разбору. Ее никто не любит — ни заключенные, ни охрана. Я пытался выпустить ее, только она не хочет уходить, все время возвращается обратно. В один из выходных дней я собирался отвезти ее в Албанию и оставить там. Так что, если она тебе действительно нужна, можешь ее взять.
Действительно нужна? Да мне, можно сказать, предложили ангела небесного. Правда, несколько злого ангела, зато какие у него замечательные крылья! Я был так взволнован, что ни разу даже не подумал, как у нас дома встретят эту птицу размером с гуся и с острым, как бритва, клювом. Опасаясь, как бы человек не передумал, я поспешил сбросить одежду, кое-как выбил из нее засохшую грязь и быстренько искупался на мелком месте. Одевшись снова, я свистнул собакам и приготовился нести свой трофей домой. Человек передал мне отвязанную чайку. Зажав ее под мышкой и удивляясь, что такая огромная птица может быть легкой как перышко, я стал горячо благодарить человека за его замечательный подарок.
— Птица знает свое имя, — заметил он, схватив чайку за клюв, и слегка потрепал ее. — Я зову ее Алеко. Если покричишь ему, он прилетит.
Услышав свое имя, Алеко заволновался, заболтал ногами, вопросительно обратил ко мне свои желтые глаза.
— Ему нужна рыба, — сказал человек. — Я собираюсь выйти завтра на лодке, около восьми утра. Если хочешь, поедем со мной. Мы сумеем наловить для него порядочно.
Я сказал, что это будет замечательно, Алеко тоже выразил криком свое согласие. Человек наклонился к носу лодки, чтобы столкнуть ее на воду, и тут я кое о чем вспомнил. Стараясь держаться как можно естественнее, я спросил, как его зовут и за что его посадили в тюрьму.
С очаровательной улыбкой он посмотрел на меня через плечо и сказал:
— Меня зовут Кости. Кости Панопулос. Я убил свою жену.
Зашуршав по песку, лодка соскользнула в воду. У кормы, словно озорные щенята, заплескались, запрыгали мелкие волночки. Кости залез в лодку и взялся за весла.
— Доброго здоровья, — крикнул он. — До завтра.
Весла ритмично заскрипели, и лодка стала быстро скользить по прозрачной воде. Стиснув подмышкой свой драгоценный подарок, я поплелся по песку к шахматным полям.
Путь домой оказался довольно долгим. Должно быть, я неверно оценил вес Алеко и теперь изнемогал под непомерным грузом. С каждым шагом птица становилась все тяжелее, пришлось снова засунуть ее под мышку, на что она ответила громким протестующим криком. На половине пути я увидел подходящее для нас дерево со спелым инжиром, в тени которого можно было отдохнуть и подзакусить. Пока я валялся в высокой траве и уплетал инжир, Алеко сидел рядом совершенно неподвижно, как деревянный истукан, и немигающим взглядом следил за собаками. Единственным признаком жизни были его зрачки, которые то расширялись, то сжимались от возбуждения, стоило только какой-нибудь собаке пошевелиться.
Немного отдохнув и подкрепившись, я намекнул своей братии, что нам предстоит преодолеть последний этап пути. Собаки сразу послушно поднялись, но Алеко так взъерошил свои перья, что они зашуршали, будто опавшая листва, и весь затрясся при одной только мысли об этом. Очевидно, ему не нравилось, что я таскаю его под мышкой, точно старый мешок, и мну ему перья. Теперь же, когда он убедил меня посадить его в этом прекрасном месте, у него больше не было желания продолжать такое скучное, такое ненужное, на его взгляд, путешествие. Когда я хотел взять его на руки, он щелкнул клювом, издал громкий, пронзительный вопль, а его взметнувшиеся над спиной крылья приняли в точности такое положение, как у надгробных ангелов. Желтые глаза его сверлили меня упорным взглядом. Зачем, говорил этот взгляд, покидать такое место? Здесь столько тени, мягкая травка, вода поблизости. Какой смысл уходить отсюда и шататься бог весть где да еще в таком неудобном и неприличном положении? Я умасливал его некоторое время и, когда он вроде бы успокоился, опять попробовал взять его на руки.
На сей раз Алеко показал мне недвусмысленно, что не желает уходить отсюда. Не успел я опомниться, как он выбросил вперед голову и сильно долбанул клювом по протянутой руке. Будто кто тюкнул меня ледорубом. Мне было ужасно больно, из глубокой раны хлестала кровь. А у Алеко был такой наглый, самодовольный вид, что я потерял всякое терпение. Схватив сачок для бабочек, я ловко сбил птицу с ног и закрутил в складках сачка. Прежде чем Алеко успел опомниться от потрясения, я прыгнул на него, ухватился за клюв рукой, обернул его несколько раз носовым платком и крепко завязал веревочкой. Потом снял рубашку и прикрутил ему крылья к телу, чтоб он ими не хлопал. Алеко лежал, точно связанная для продажи курица, сверлил меня глазами, кричал заглушенным голосом от ярости. Я молча собрал снаряжение, схватил Алеко под мышку и зашагал домой. Получив такую птицу, я не собирался терять ее теперь из-за всяких глупостей, не дойдя даже до дому. Всю дорогу Алеко ни на минуту не прекращал своих безумных заглушенных платком криков, так что к концу пути я уже порядком на него разозлился.
Протиснувшись в гостиную, я опустил Алеко на пол и под его непрерывный хриплый аккомпанемент принялся разматывать рубашку. На шум из кухни прибежали мама и Марго. Алеко стоял посреди комнаты со все еще завязанным клювом и неистово орал.
— Что это такое? — спросила мама, стараясь отдышаться.
— Какая огромная птица! — воскликнула Марго. — Это что, орел?
Меня всегда раздражал недостаток орнитологических знаний у моих родных. Еле сдерживаясь, я разъяснил им, что это не орел, а чайка — чайка морская, потом рассказал, как я ее приобрел.
— Но подумай, милый, чем же мы ее будем кормить? — спросила мама. — Они что, питаются рыбой?
Алеко, сказал я, не теряя оптимизма, может есть все что угодно. Мне хотелось снять платок с его клюва, но он не давался, думая, верно, что я собираюсь его вздуть, и сердито заорал сквозь платок. Этот новый взрыв ярости заставил Ларри и Лесли выскочить из своих комнат.
— Кто это тут, черт побери, завел волынку? — спросил Ларри, врываясь в гостиную.
Алеко на миг остановился, окинул вновь прибывшего холодным взглядом и, сделав о нем свое заключение, громко и презрительно крикнул.
— Господи! — сказал Ларри и поспешно отступил назад, наткнувшись на Лесли. — Что это за штука?
— Джерри принес новую птицу, — сказала Марго. — Правда, свирепая?
— Эта чайка, — сказал Лесли, выглядывая из-за ларриного плеча. — Во сильна!
— Ерунда, — сказал Ларри. — Это альбатрос.
