Джеймс Кэрвуд - По волчьему следу
Как она узнала, что наступила ночь, так же точно она догадалась, что наступил уже и день. Как только она почувствовала на своей спине теплоту солнца, так тотчас же беспокойство пересилило в ней всю ее осторожность. Потихоньку она отправилась к реке, нюхая воздух и скуля. В воздухе уже не пахло больше дымом, не могла она уловить в нем и запаха человека. По своему же собственному вчерашнему следу она спустилась к песчаной отмели и в чаще густого кустарника, свесившегося над береговым песком, остановилась и стала прислушиваться. Через несколько времени она спустилась ниже и дошла прямо до самого того места, где она с Казаном лакала воду, когда грянул выстрел. И здесь ее нос уперся в песок, который был еще влажен и густо пропитан кровью Казана. Она поняла, что это была кровь именно ее друга, потому что всюду здесь на песке пахло им одним да человеком, который был Санди Мак-Триггером. Она донюхалась и до следа, который остался после всего его тела, когда его волочил Санди по берегу до лодки. Нашла она и то бревно, к которому он был привязан. Набрела она и на палки, которыми в помощь дубине два или три раза колотил Санди раненого Казана. Они были в крови и в шерсти — и Серая волчица тотчас же села на задние лапы, подняла слепую морду к небу, и вдруг из ее горла вырвался крик, который понесся на крыльях южного ветра за целые мили вперед к Казану. Никогда еще не кричала так раньше Серая волчица. Это не был «зов», которым в лунные ночи волки сзывают волков, не был это и охотничий крик; это был вопль волчицы к своему супругу. В нем слышалось оплакивание покойника. И после одного только этого крика Серая волчица забралась обратно в береговые кустарники и там пролежала все время мордой к реке.
Странный ужас напал на нее. Она уже давно привыкла к темноте, но ни одного еще раза она не была во мраке одна. Всегда при ней был ее вожак — Казан. До нее доносилось кудахтанье водяной курочки где-то недалеко, тут же в кустарнике, а ей казалось, что оно было где-то чуть не на том свете. Полевая мышь пробралась в траве у самой ее передней лапы, и она бросилась на нее, но в слепоте вонзила зубы в камень. Плечи у нее дрожали, и вся она трепетала, точно от невыносимого холода. Она пугалась теперь темноты, которая скрывала от нее внешний мир, и она терла себе лапами глаза, точно могла этим открыть их для света. Перед вечером она опять отправилась на равнину. Она вдруг как-то вся для нее переменилась. Она испугала ее, и Серая волчица тотчас опять побежала к реке и там прикорнула под бревном в том самом месте, где лежал Казан. Здесь ей было не так страшно. Запах от Казана все еще здесь держался, и она чуяла его. Целый час она пролежала неподвижно, держа голову на палке, покрытой его кровью и его шерстью. Ночь застала ее все еще здесь. А когда взошла луна и зажглись на небе звезды, то она свернулась калачиком в той самой ямке на песке, которую вырыл для себя Казан.
На рассвете она спустилась к реке, чтобы попить. Она не могла видеть, что день потемнел, как ночь, и что на небе был целый хаос из мрачных туч, предвещавших бурю. Но она чуяла ее наступление по отяжелевшему воздуху и даже могла чувствовать острые вспышки молний, надвигавшихся вместе с густыми тучами с северо-запада. Отдаленные раскаты грома становились все громче, и она заторопилась обратно под бревно. Целые часы буря проревела над ней, и дождь лил как из ведра. А когда все это прекратилось, то она вылезла из своего убежища с таким видом, точно ее избили. Напрасно она искала теперь хоть малейшего запаха после Казана. Даже палка омылась и была теперь чиста. На том месте, где оставалась кровь Казана, теперь лежал чистый песок. Даже на самом бревне не осталось никаких о нем воспоминаний.
До сих пор Серую волчицу угнетал только один страх остаться одинокой в окружавшей ее непроглядной тьме. Теперь, с полудня, к ней пришел еще и голод. Этот самый голод заставил ее расстаться с берегом и отправиться снова бродить по равнине. Несколько раз она чуяла присутствие дичи, и всякий раз дичь ускользала от нее. Даже полевая мышь, которую она загнала под выступивший из-под земли корень и прижала лапой, все-таки убежала из-под самых ее зубов.
Тридцать шесть часов тому назад Казан и Серая волчица оставили недоеденной целую половину своей последней добычи за милю или за две отсюда. И Серая волчица побежала в том направлении. Ей не требовалось зрения, чтобы найти эту добычу. В ней до высшей своей точки было развито то шестое чувство в мире животных, которое называется чувство ориентации, и подобно тому, как почтовый голубь возвращается к себе домой по прямому направлению, и она напрямик бежала через кустарники и болота к тому самому месту, где находилась эта недоеденная добыча. Раньше ее здесь побывал уже песец, и она нашла только одну шерсть да кожу. А то, что оставил песец, растаскали хищные птицы. Так голодная Серая волчица и вернулась обратно к реке ни с чем.
Эту ночь она спала опять на том же самом месте, на котором лежал Казан, и три раза звала его, но не получила ответа. Сильная роса выпала за ночь и еще основательнее уничтожила на песке последние признаки ее друга. На четвертый день ее голод достиг таких размеров, что она стала обгладывать с кустов кору. В этот же день она набрела и на находку. Она лакала воду, когда ее чуткий нос коснулся в воде чего-то гладкого, имевшего отдаленный запах мяса. Это была большая северная речная устрица. Она выгребла ее лапой на берег и понюхала твердую скорлупу. Затем раскусила ее. Никогда она еще не ела более вкусной пищи, как то, что оказалось внутри этой раковины, — и тогда она принялась за ловлю этих устриц. Ей удалось найти их много, и она ела их до тех пор, пока не насытилась. Целых три дня она прожила здесь на берегу. А затем в одну из ночей до нее донесся зов. Она задрожала от странного, нового для нее возбуждения, показавшегося ей неожиданной надеждой, и нервно забегала взад и вперед по узкой полоске берега, ярко освещенного луной, внюхиваясь то в север, то в юг, то в восток, то в запад, точно в легком ночном ветерке хотела по шепоту определить знакомый голос. И то, что вдруг осенило ее, пришло к ней с северо-востока. Там, далеко, по ту сторону Барренса, далеко за северной границей лесов, находился ее дом. Своим диким инстинктом она чуяла, что только там она сможет найти Казана. Этот внутренний зов, который вдруг пробудил ее, пришел к ней не от логовища под валежником на болоте. Он пришел к ней из отдаленного далека, и как молниеносное видение, перед ее слепыми очами вдруг предстала крупная Солнечная Скала и спиральная тропинка, которая вела к ее вершине. Именно там она приобрела эту слепоту. Именно там для нее кончился день и началась вечная ночь. Там же она испытала в первый раз счастье материнства. Природа так зарегистрировала все эти события в ее памяти, что она никогда не могла о них позабыть, и когда она вдруг услышала внутри себя зов, то ей показалось, что он исходил от того самого, залитого солнцем места, где она в последний раз видела свет и жизнь, и где в ночных небесах для нее в последний раз светили звезды и луна.
