Юрий Куранов - Избранное
— Тогда научите меня.
— Я сама не умею. Я вот смотрю на вас и не понимаю, поют в ваших глазах птицы или нет.
— В моих глазах шумит ветер, — сказал проезжий человек.
Он встал и прошелся по Каменной деревне.
— Вы знаете, — сказал он издали, — если бы я жил неподалеку, я бы тоже ходил сюда строить улицы и острова.
— Я не за этим сюда хожу, — сказала девушка. — Я жду здесь одного человека.
— Он должен прийти сюда?
— Нет, не сюда. Просто здесь никто не видит, что я его жду.
— Но когда он приедет, вы его должны сюда привести.
— Я уже и не знаю, приедет ли он.
Проезжий человек остановился над обрывом и стал смотреть вниз, в таежную глубокую долину. По долине текла река вниз, в Енисей, но шума ее не было слышно, только вся она казалась покрытой искрами и пеной. Берегом реки шел крошечный человек с ружьем. Впереди него бежали две черные собаки. Собаки бежали, перепрыгивая через камни, порой останавливались и смотрели в воду.
— Как вас зовут? — сказал проезжий человек.
— Майка, — сказала девушка.
— Майка, подойдите сюда. Этот человек не к вам ли идет вдоль реки?
Девушка подошла и встала рядом.
— Я думаю, это не он, — сказала она, — я бы его узнала.
Они прошлись вдоль Каменной деревни.
— Ну я пойду домой, — сказала девушка, — а вы оставайтесь.
— Хорошо, — сказал проезжий человек.
— Только вы здесь ничего не трогайте.
— Зачем же я буду трогать?
— Кто знает, возьмете и тронете. А мне не захочется тогда сюда приходить.
— Для чего же мне трогать, я проезжий.
— Проезжие вот и любят потрогать. Когда я пришла сюда, здесь вот, на том старике, — девушка показала пальцем на старенькую косматую скалу, — было написано масляной краской «Верочкин камень». Я разозлилась и срезала все буквы топором.
Проезжий человек улыбнулся.
— Этот камень ничей, — продолжала девушка, — и деревня ничья. А если тут и стоит какой-нибудь камень, у которого есть хозяин, так тот сам не станет на нем ничего писать.
— Почему же?
— Потому что он и так знает, что этот камень его и никогда его не потеряет. А другим зачем же это знать? Может быть, другой-то тоже думает, что это его камень. И всем хорошо.
— Я ничего не трону. Я просто посижу здесь, а вы приходите сюда завтра, и посидим здесь вместе.
— Хорошо, только я приду рано утром, — сказала девушка и ушла.
Утром следующего дня проезжий человек пришел в Каменную деревню. Но здесь никого не было. Только скалы тяжелыми длинными лицами смотрели поверх тайги вдаль. Они стояли молча, как бы слушая друг друга и ничего не замечая больше. По Каменной деревне прыгала кедровка и порою садилась на недостроенный каменный островок. Она о чем-то говорила, но никто ее не слушал. Потом из леса выбежал бурундук. Он сел на камушек, выгнул дымчатую спину, сморщил нос и стал слушать кедровку.
В полдень проезжий человек пошел назад, к тракту. Ему нужно было ехать по своим делам. И, еще не выйдя из леса, с опушки, он увидел, что на тракте стоят двое. Та вчерашняя девушка, в той же самой одежде, и рядом с ней стоял молодой мужчина, тоже в фуфайке, в брюках и в сапогах. Они стояли среди дороги и чего-то ждали.
Появилась машина. Мужчина поднял руку. Шофер затормозил. Мужчина и девушка сели в кабину и уехали. Проезжий человек долго смотрел им вслед. Видно было, что он о чем-то настойчиво думает. Он даже слегка прищурил глаза, и можно было решить, что он спит и сквозь дрему смотрит вдаль. И в конце концов он улыбнулся.
ДЕВУШКА И ТРАКТ
Женщины курят в темноте над обрывом. Медленно затягиваясь, они переговариваются. Беседа явно касается девушки, сидящей рядом с ними в траве. Девушка больше молчит, изредка вставляя фразы в разговор. Папиросы, красновато оживающие при затяжках, освещают лица женщин. Тогда можно на мгновение смутно разглядеть и девушку: длинные темные волосы, широкие, глубоко посаженные глаза, большой рот, не то с улыбкой, вздремнувшей в углах его, не то просто с напряжением, какое бывает у людей, постоянно о чем-то думающих.
— Майка глупая, — говорит одна из женщин простуженным голосом. — Чего на трактовых парней, на проезжих все время любоваться? На всех не налюбуешься. Одного возле себя держать надо. Митька чем не ухажер?
— Ну уж твой Митька, — возражает вторая со снисходительной мягкостью, обращенной к Майке. — Пройдоха он, ко всякой девке подъехать готов. Враз опутает, только рот разинь.
— Зато шофер. Чего же ему к ним не подъезжать, когда ни одна привязать не может?
— Нет, уж если мужик сам не приворожится, надолго его не привяжешь. Эти наши хитрости настоящему-то — смех один.
— Не добру ты девку учишь. Так-то ты, Майка, на тракте добра не высмотришь.
— Не дело, тетя Тася, зачем же говорить? — отзывается девушка. — Как же на людей не глядеть, когда они всякие. Как бы не люди по тракту ехали… Ой, кажись, машина идет!
Позади, за низким таежным хребтом, подала натужный голос машина. Далекое усилие мотора прослушивалось отсюда как гуд слепня, бьющегося в горячее стекло.
— Еённый Митька опять, поди-кось, к ночи подгадывает, — предположила тетя Тася.
— Не ходить бы ей больше к нему, — сказала другая.
— Ведь как же это чудно, — заговорила Майка, — едут и едут люди по тракту. Всяких-то людей сколько на земле, только не разглядишь каждого на ходу. Не чинить бы нам тракт, не ставить щитов, пусть дорогу заметает. Вот они бы тогда и останавливались у нас. А ведь тоже, поди, глядят, едут и думают: вот какие всякие люди да девушки живут в Саянах.
Из-за хребта, покачиваясь, вышло в небо и стало приближаться желтое зарево.
На фоне зарева обозначились кудлатые вершины кедров, похожие на вереницы потягивающихся черных медведей.
— Твой Митька это, — сказала тетя Тася. — Я бы не отшарашивалась от него.
— А я ведь ничего. Что ты мне житья не даешь? — отозвалась Майка раздраженно.
Наступила тишина с отчужденностью всех собеседниц, и прервала ее тетя Тася.
— Пойдем, Полина, — сказала она, раздавливая окурок о разбитый дорожный щит.
Женщины поднялись и, перешагивая коряги, пошли к тракту. Они вышли на дорогу, когда из-за поворота вывернула машина. Она обдала женщин клубящимся снопом света, на мгновение сделала фигуры их словно вырезанными из черного картона и пролетела мимо.
Майка осталась сидеть одна. Сквозь тонкие ночные облака местами просвечивало чистое небо. Очертания гор мягко, но уверенно ограничивали белесоватое небо тьмой.
