Евгений Марысаев - Пират
Она на малое время подарила щенку жизнь. Ведь на морозе это совершенно беспомощное существо ждала неминуемая гибель.
Рысь бежала к норе, вздернув голову, чтобы добыча не волочилась по снегу, чуяла только один сильнейший запах — запах псины и поэтому не могла издалека почуять свежий соболиный след. Но вот она возле своей норы. Бросила добычу. Возле входа снег был утоптан, умят. Рысь обнюхала разбросанные повсюду небольшие темные предметы — это были лапки и головы ее рысят, они чуть слышно пахли молоком — и метнулась в нору.
Нора, расположенная под выворотнем кедрача, была пуста.
С грозным рычанием самка забегала вокруг, шарахаясь из стороны в сторону, уткнулась в соболиный след. След оборвался возле лиственницы. Уходил соболек верхом, хорошо запутал след— долго кружил над норой,— и рысь вскоре потеряла его.
... Она смутно понимала, зачем вновь пришла сюда, на взлобок.
Деревня спала крепким предутренним сном. Погас свет в избе на отшибе, не рвали тишину ритмичные джазовые аккорды. Дым из труб стал тоньше, прозрачнее, он исходил лишь от раскаленных углей. Даже собаки не брехали.
Рысь спустилась к реке, крадучись (она боялась открытого места) перешла на тот берег. Приблизилась к елке, вошла в шатер из хвойных веток.
Щенок лежал не шевелясь, не поскуливая — казалось, без признаков жизни. Самка обнюхала щенка и вдруг принялась жадно облизывать его, согревать беспомощное существо теплом языка и дыхания. Она почуяла едва теплившуюся жизнь, иначе бы не делала этого. Беспрестанно переворачивала лапой и лизала, лизала без устали, в страстной исступленности. От него явственней пахнуло молоком. Тогда она легла, мордой затолкала щенка к теплым сосцам, закрыла сверху складками живота. Лежала, ждала. И устойчивое тепло медленно, очень медленно возвратило щенку жизнь. Сначала он слабо ворохнулся. Потом чуть слышно проскулил. Рысь расслабила мышцы живота, чтобы щенку было посвободнее. Тот инстинктивно уткнулся в сосок, зачмокал жадно, взахлеб.
Если бы человек сейчас видел рысь, он бы понял, что она пребывает в счастливейшем состоянии. Вся она как бы обмякла. Глаза ее медленно закрывались и так же медленно открывались. «Уррр... Уррр...» — мягко и бархатно урчала рысь и все старалась лечь так, чтобы ненароком не причинить щенку боль.
Но чу! Зверь встрепенулся, весь обратился в слух. В деревне залаяла собака, ей отозвалась другая, третья. Лай был злобный, заливистый. Похоже, что лайки почуяли близость хищника.
Рысь поспешно поднялась, схватила щенка поперек спины (не зубами, а мышцами губ) и побежала в тайгу. Щенок всю дорогу скулил не переставая. Успокоился, он лишь тогда, когда в темной звериной норе вновь отыскал губами вкусный теплый сосок.
III
Рысь полностью заменила щенку мать, она считала его своей кровью и плотью, родным детенышем. Она приносила ему пищу, главным образом птицу, которую ей было сподручнее, легче добыть, чем зверя. Никогда не забывая то, что однажды произошло с рысятами, зверь не оставлял надолго нору без присмотра. Порыщет, порыщет неподалеку и бежит проведать: цел ли щенок?... Рысь играла с ним, перекатывая с живота на спину и наоборот, легонько покусывала уши, ласкала, облизывала голенький розовый живот. Но она же начинала потихоньку готовить щенка к беспощадному таежному существованию, учила пока главной науке — осторожности. Ведь выживает не сильный и бесстрашный, а прежде всего разумно осторожный зверь. Самка не могла знать, что у щенят такого возраста появляется рефлекс, который великий Павлов назвал «Что такое?» Любопытство к окружающему миру начисто отметает инстинкт самосохранения. Все-то несмышленышу хочется обнюхать, попробовать на зуб. Неоправданная боязнь мира наступит несколько позже, где-то в трехмесячном возрасте, и тогда его придется не учить, а, напротив, отучать от осторожности. Иначе он вырастет трусом.
Щенка очень интересовало, откуда мать приносит ему пищу, куда уходит каждый день, что находится там, за пределами норы? Оттуда всегда так заманчиво струился неяркий свет и пахло чем-то колко-бодрящим, вкусным. Попытки выяснить все эти вопросы в присутствии матери оканчивались тем, что рысь с недовольным рычанием откатывала, иногда, рассердившись, отбрасывала щенка вглубь норы. Как-то мать задержалась на охоте дольше обычного и не прибегала проведать щенка: на месте ли он? Собака успела вздремнуть, поиграть с заячьей костью (у нее росли и «чесались» зубки), погонять лапой и мордой по всей норе кедровую шишку, а ее все не было и не было. Щенок заскулил и даже всплакнул. Потом медленно начал подползать к выходу из норы. Такой заманчивый и такой запретный свет ближе, ближе. Он ослеплял, и щенок щурился, было больно глазам. И вдруг узкие стены и потолок норы пропали, остался один пол, широкий до бесконечности земляной пол! Пес удивленно покрутил головою, как бы не доверяя зрению. Куда же все это подевалось?! Вместо стен и потолка были деревья, прозрачные пахучие сгустки воздуха, бездонная голубизна неба, а там, на головокружительной высоте, сияло что-то очень яркое и круглое, которое невозможно было как следует рассмотреть...
Внимание щенка привлек островок грязно-серого снега. Он замотал хвостом: что такое? Коснулся неотвердевшей подушечкой зернистого снега и тут же отдернул лапу. Холодно! Затем по мягкой влажной перине из прелых прошлогодних листьев прошел, не переставая вилять хвостом, к лиственнице. Что такое? Ствол был твердым, шершавым; опершись о него передними лапами, показав миру розовый живот, щенок быстро-быстро заработал ими (кроме зубов, у него «резались» и оттого «чесались» коготки). Очень даже удобно!
В воздухе стоял беспрерывный птичий гомон. Разбуженные весной разноцветные птахи невесомыми бабочками перепархивали в макушках деревьев. Но вот одна из них с желтой грудкой и черной головкой снизилась, села на тонкую ветку куста, зацвиркала прямо в морду щенка. Пес замер с поднятой лапой. Рассмотрел птаху и так и эдак, склоняя голову то на одну, то на другую сторону. «Ты кто такая?» — спрашивал его взгляд. Птица раскачивалась на ветке, как на качелях. Туда-сюда, туда-сюда. Щенок неотрывно следил за нею, и голова его тоже раскачивалась вслед за движениями пушистого комочка. От таких упражнений все запрыгало перед глазами, и он чуть не упал. Фыркнул недовольно, как бы стряхнул навязчивое видение и отбежал прочь.
Потом вдруг разом замолкли, оборвались птичьи голоса. Щенок поглядел туда, где только что сидела птица с желтой грудкой и черной головкой. Ее не было. Лишь покачивалась тонкая ветка.
