Валерий Янковский - Тигр, олень, женьшень
Он утверждал, что даме это явно понравилось, но управляющий почему-то не оценил находчивости своего клерка, и на следующий день Олсуфьеву было заявлено, что он уволен. Граф стал временно безработным; он искал достойное для себя место, когда встретил в «Модерне» Рида.
Отец заключил с Ридом контракт. Выделил штат охотников, поваров и рабочих, обязавшись руководить, снабжать и направлять экспедицию по намеченному им маршруту. Штатными зверобоями были оформлены: друг отца по Приморью Николай Иванович Соколов (Ника-Ваня, как мы звали его между собой), наш учитель японского языка, в прошлом студент Дальневосточного института, Жорка — Георгий Николаевич Гусаковский, наш двоюродный молодой дядька Виктор, мой брат Арсений и я. Причем мне было 16, а Арсению всего 13 лет. Наш младший, Юрий, бегал еще в коротких штанишках.
Всем штатным охотникам, независимо от возраста, был положен оклад в 105 золотых иен в месяц на полном хозяйском довольствии, что по тем временам считалось баснословным заработком, ибо цены были грошовыми. Хромовые сапоги на заказ стоили 10, роскошный полушубок — 26 иен. Плитка шоколада — 10 сен (копеек).
Морозным ноябрьским днем мы со старшим поваром, квартирмейстером и переводчиком, много лет прожившим в России, Иваном Чхоном ускакали на «монголках» за сотню верст, где на станции Чхампьен следовало подготовить обоз. В условленный день два пыхтящих паровоза вынырнули в клубах дыма из нижнего тоннеля и подтянули к станции товарно-пассажирский состав. Из вагонов высыпали люди, полетели тюки и ящики с собаками. Поезд дал длинный гудок и влез в очередной тоннель, взбираясь по дуге на становой хребет.
Здесь уже стояла настоящая зима. Снег, мороз. Заскрипели деревянными полозьями загруженные под завязку шестеро саней, запряженных рыжими бычками и коровенками. В окружении собак и охотников санной тропой двинулись в горы. Втянулись в узкую долину и в конце ее полезли на водораздельный хребет. Возчики корейцы в серо-белых ватниках и все охотники с криками почти на руках зигзагами втащили после полудня обоз на перевал и остановились перевести дух. Жестокий встречный северо-западный ветер обжигал лица, но все корейцы отправились к стоящей в стороне под одинокой старой грушей кумирне, сложенной из дикого камня. Над ней на ветвях качались разноцветные лоскуты материи, позванивали бронзовые колокольчики. В углублении стояли чашечки для жертвоприношений. Возницы присели, поклонились, потерли одна о другую ладони, поплевали — тьфу-тьфу и лишь тогда вернулись к обозу, чтобы продолжить путь в укрытую густым темным лесом глубокую долину. Рид приказал отпустить всех собак, вскочил на полюбившегося ему серого иноходца и гикнув: «Лайон! Лайон!» (Лев! Лев!) — ринулся с перевала и скрылся в дремучих зарослях. Собаки, приученные к такой команде, с бешеным лаем неслись рядом с ним до самого табора, подготовленного на дне узкой горной долины, в хуторке из трех фанз под соломенными крышами.
На первом таборе в селении Симподон экспедиция простояла дней десять. Американец кинооператор, рассорившись с Ридом еще в Харбине, давно уехал домой. Штаб экспедиции состоял из Рида, отца и Олсуфьева. Сам Рид то разъезжал по распадкам, то сидел на теплом кане большой фанзы, препарируя добытых охотниками птиц и зверушек. Таксодермист он был отменный. Олсуфьев, изнывая возле своего хозяина, изредка сбегал с кем-нибудь в лес. Мы, рядовые, получив задание, расходились в горы в поисках хищников, по вечерам докладывали о результатах. Отец всегда давал задания с вечера, поэтому по утрам не было суеты. Каждый знал свое дело.
И тринадцатилетний Арсений наравне со всеми в одиночку уходил по заданному маршруту, чем немало удивлял Рида, который поначалу не хотел включать его в состав экспедиции как равноправного охотника.
Постоянно на таборе оставался шутник и балагур Иван Чхон. Он знал несколько английских слов, коряво, но бегло говорил по-русски; быстрый, сообразительный — на все руки — отлично справлялся со своими обязанностями повара-распорядителя. Но однажды проштрафился. Подал Риду горячее жаркое на холодной тарелке. Тот вскипел, раскричался. Отец вызвал Ивана.
— Неужели ты не мог разогреть тарелку для мистера Рида?
Корейский Мефистофель, как его окрестил Арсений, Чхон Чан Гын никогда не терялся. Бабник, циник, бесподобный рассказчик и выдумщик, душа общества, и тут не ударил лицом в грязь.
— Тарелка холодна? А-я-яй! Сейчас, сейчас. Давайте, мид Рин, о-кей!
Но когда через минуту он подал боссу согретую тарелку, тот взвизгнул не своим голосом, бросил ее на пол, стал дуть на пальцы:
— Год дамн! Ее невозможно держать! — Он побагровел. Отец рявкнул: — Иван, что ты наделал?
Иван невозмутимо поднял с циновки злополучную тарелку.
— Юри Микаучи, посмотрите, рази это горячи?
Отец в недоумении посмотрел на Рида:
— Но мистер Рид, тарелка едва теплая…
А повар, сверкая золотой коронкой, которой очень гордился, уже нес другую посудину с новой порцией филе молодого кабана.
Все недоумевали, а позднее на кухне Иван раскрыл свой секрет. Оказывается, решив проучить капризного иностранца, он специально накалил лишь тот край тарелки, который сунул ему в руки. Но чтобы не перепутать, незаметно мазнул холодный край сажей. Второго такого Ивана не придумаешь!..
Мы честно ломали ноги по крутым сопкам, хотя, не говоря об отце, были еще липовыми охотниками по зверю. Однако и зима 1927 года была не добычливой. Главная пища зверья в корейских лесах — желудь — совсем не уродился. Кабан разбрелся, прятался на хвощах в непроходимых ельниках далеких вершин, медведь залег рано, коза тоже куда-то подевалась, а потому тигры, барсы и рыси в поисках добычи бродили бог знает где. Копытных понемногу добывали на мясо, но не это было целью экспедиции. Рид нервничал.
И вдруг обнаружили след крупного медведя, который очевидно шел ложиться в берлогу. На утро отец наметил преследование. Собрали продуктов на три дня, взяли пилу и топор на случай ночевки в лесу. Он разрешил взять двух помощников: Виктора и Нику-Ваню. Олсуфьеву тоже загорелось пойти с ними. Рид с вечера не возражал, но когда утром все собрались во дворе фанзы, вдруг заявил, что Майкла он не отпускает. А тот уперся: пойду!
Юрий Михайлович держал под уздцы оседланную лошадь. Рид кипятился слева, Олсуфьев справа. Остальные, готовые к выходу, с винтовками на ремнях, стояли полукругом возле. Рид сыпал ругательствами, угрозами. Рукавичка правой руки сжималась в кулак, готовая к выпаду.
— Запрещаю! Останетесь при мне. Или… поедете обратно в Харбин!
Граф невозмутимо парировал:
