Василий Песков - Окно в природу
Там, на Аляске, я встретился с женщиной, нечаянно поймавшей рекордного веса рыбу халибута, по-нашему — палтуса. Бабушка Катя Маккап из деревни Нинильчик о себе говорила скромно: «Вышла в море порыбачить, и он попался. Стал лодку таскать. Вынуть его не могла — велик. Стала кричать знакомым. Взяли меня на буксир и вместе с рыбой привели в бухту. Когда вынули и взвесили халибута, то ахнули: 203 килограмма! Ну и прославилась!»
Разговор о рыбалке может быть бесконечным. Меня заставили вспомнить о ловле сазана на удочку без крючка. И я рассказал, как на Дону встретил удильщика, который мне показал эту «японскую» ловлю. На леску крепится мешочек со жмыхом, а рядом привязывается еще один конец лески с металлической пуговицей. Сазан в воде быстро находит корм и начинает сосать жмых. Но ему мешает пуговица. Она болтается прямо у жабр. Сазан решает избавиться от этой помехи и забирает пуговицу в рот, и та, естественно, сразу выбрасывается, но каким образом? Через жабры. И таким образом оказывается на кукане. Можно подивиться наблюдательности японцев. «Ну, а пойманные сазаны где?» — спросил я рыбака. Он ждал моего вопроса и вытащил из воды две рыбы: «Вот! Поймал два часа назад…»
Другая история — с карасями. Получил я из Калужской области письмо: «У нас в пруду живут незрячие караси…» Я немедленно отозвался, попросил подробностей и получил от Абрамова Сергея Дмитриевича второе письмо. «Совершенно безглазые! Жаберные крышки есть, а глаз нет. Но крепкие караси. Мы поступаем с ними обыкновенно — ловим и жарим. Приезжайте — увидите». Я с большим удовольствием написал о безглазых карасях. Первый раз мы с внуком увидели небольших, с половину ладони, рыбок. Через три года увидели карасей почти в килограмм. Я в двух больших банках привез это чудо специалистам. Они не удивились. «Это бывает только с белыми карасями. Во время нереста падает температура ниже крайней отметки, и карасики мальками зрение теряют».
В прошлом месяце встретился с земляками на реке Воронеже. Говорили об Усманке, вспоминали, как хорошо было бродить по этой реке с топтухой. Прикидывали, а нельзя ли и на Воронеже попробовать рыбачить с первобытной снастью. Но где теперь взять топтуху? Оказалось: снасть можно найти без труда. А вот река оказалась не подходящей для топтухи — берега заросли камышом и осокой, глубина растет сразу от берега, на песчаных откосах делать с топтухой нечего. Вымокли мы изрядно, но поймали только пять малорослых щурят, трех золотых карасей и немного плотвы.
Сделав на память снимки с топтухой, мы решили бросить якорь на берегу возле воды. Будем сидеть у костра — вспоминать, что было интересного на рыбалках…
Ясная Поляна
Нет надобности гадать, почему она названа Ясной. Пройдите от входа в усадьбу березовую аллею, постройки именья, фруктовые сады, массивы леса с названиями Чапыж и Заказ, и дорога из-под берез, дубов и ясеней выведет вас на простор — на большую поляну. Тут, если взойти на взгорок, открывается мир, который сразу тебя остановит, и его захочется как следует разглядеть.
Сидишь под березами на высотке, и вся поляна, залитая солнцем, как на ладони. Со всех сторон обрамляет поляну лес. Внизу по равнине змеится река Воронка с двумя мостами. Угадывается дорога, по которой лошадь лениво тянет телегу, проходит к речке стайка посетителей Ясной Поляны. Опушки леса темны, а поляна золотится под солнцем. Островок кустов и деревьев, уже тронутый желтизной, расположен в центре ее. Он дразнит глаза переливами затуманенных красок. Кажется, в зарослях обязательно должен кто-нибудь прятаться — зайчишка, лиса.
Сознаешь: на тульской и орловской земле немало таких полян, приютившихся меж холмами, поросшими лесом. Но эта — особая. Кто-то назвал ее Ясной. И сколько раз по этой поляне проходил, проезжал вот так же в телеге или верхом на лошади человек, чье имя является гордостью россиян, кого знает, теперь уж навечно, все человечество.
Лев Толстой любил это место в усадьбе, часто сюда приходил постоять, посидеть на своем «стульчике-палке», увидеть, как за поляною в лес прячется солнце. В его дневнике читаем волнующие душу слова: «Вышел на Заказ вечером и заплакал от радости, благодарной за жизнь».
Экскурсоводы в Ясной Поляне говорят, что все чаще людей интересуют не только дома, где жил Толстой, не только предметы его быта, но и природа, близость к ней мудреца, которого видели тут босым, который ходил за сохою, косил. И написал: «Счастье — это быть с природой, говорить с ней».
Как он умел «говорить», мы знаем — все творчество яснополянца пронизано острым чувством природы. Природа была важнейшей частью физической и духовной жизни Толстого и жены его Софьи Андреевны тоже. В дневниках она пишет: «Живу природой и усиленным трудом». Трудов у этой женщины было много. Тринадцать детей, хозяйство (сам Толстой хозяином был неважным), переписка трудов мужа-писателя, непрерывные гости. Но при этом едва ль не на каждой странице записей в дневнике — что-нибудь о природе: «Всю ночь Левочка до рассвета смотрел на звезды», «Брали грибы в березняке…», «Сбегала на полчаса за рыжиками».
Сотрудники музея-усадьбы бережно выписывают из дневников Толстых и произведений Льва Николаевича все, что касается природы и особо природы Ясной Поляны. По этим записям угадывается, что было в усадьбе. Как выглядела Ясная при жизни Толстого, строится вся стратегия сбережения бесценного клочка земли площадью 412 гектаров.
Природа изменчива — что-то растет, что-то в это же время увядает и умирает. Для Толстого усадьба не была музеем.
Изначально это было место довольно голое, изрезанное оврагами. Толстой много усилий приложил засадить овраги дубовым лесом. И преуспел. Площадь лесов в Ясной увеличилась в четыре раза. Среди них-то большая поляна поляной и выглядит.
Лесом тут пользовались по-хозяйски — рубили спелую древесину, брали лес на дрова. В дневниках Софьи Андреевны обнаружена интересная запись (1878 г.): «Мы взялись делать 6000 бочек… Ходила смотреть, как делают». Трудно предположить, что делалось это из усадебного леса. Скорее всего, это было в «засечном», казенном лесу.
Все растущее невозможно законсервировать. И все-таки тут поддерживается облик усадьбы, какой была она в последние годы жизни Толстого. Умирающие деревья срубаются, на их место насаждаются новые, но бережно отношенье к деревам-долгожителям, которые «помнят графа». Среди них — трехсотлетние дубы, двухсотлетние липы, клены и ясени. Узловатые, с отпиленными омертвевшими сучьями, с залатанными пустотами стволов, они заставляют остановиться, напоминая о течении времени и о том, что деревья обычно переживают людей.
