Джеки Даррелл - Мама на выданье
— И сколько же мальчиков было в этом хоре?
— Кажется, человек десять, точно не знаю. Но на мой взгляд, этот священник очень славный человек, напрасно они набросали ему в церкви черных шаров.
— Прямо в церкви? — заинтересовался я.
— Ну да,— не совсем уверенно сказала Урсула.— А может быть, белых, чтобы не испачкать церковь. Не знаю точно. Как бы то ни было, теперь он, бедняга, живет в комнатушке где-то в районе Кингз-Роуд, и я получила от него такое жалобное письмо, где он сообщает, что тяжело болен и ему не с кем поговорить. Потому я и привезла для него попугая.
— Поистине,— смиренно молвил я,— для священника с белыми шарами не может быть лучшего подарка, чем попугай-сквернослов.
— А что же еще,— отозвалась Урсула.— Не могла же я привезти ему юного хориста, верно? Сам рассуди, милый.
Я вздохнул:
— Почему ты решила остановиться в «Клариджес», а не в моей гостинице?
— Не нравится мне твоя гостиница, милый. Там от одного официанта всегда пахнет рыбьим жиром, к тому же мой папочка всегда останавливается в «Клариджес», сравнивает его с родным трактиром.
Моисей взъерошил свои перышки и обратился к нам:
— Сними штанишки, сними штанишки, дай поглядеть.
— А тебе не кажется, что твой священник предпочел бы маленького бессловесного хориста? — спросил я Урсулу.
— Глупости, милый. К тому же он мог бы угодить в тюрьму, если бессловесный.
— Кто бессловесный? — не понял я.
— Хорист. Кажется, это называется «обращение маломерок». Хотя я совершенно не понимаю, какое отношение маломерки имеют к хористам, ведь хористы поют в церкви, а маломерки продаются в магазине.
Как всегда при разговоре с Урсулой, я пришел в такое замешательство, что решил оставить эту тему и вернуться к началу.
— И когда же мы избавимся от Моисея? — осведомился я.
— Моисей знает,— сказал попугай.— Моисей знает... хе-хе-хе... сними штанишки, вот так, молодец.
— Завтра утром. Я думала прямо с утра отвезти его,— ответила Урсула.
— Моисей любит попку,— сообщил попугай.
— Я все еще считаю, что помешанный на сексе попугай — неподходящий подарок,— заметил я.— Кончится тем, что под влиянием этого распущенного Моисея преподобный Пендж помчится в собор Святого Павла в поисках юных хористов.
— Пошел ты...— посоветовал Моисей, уставившись на меня ярким глазом.
— Милый, преподобный Пендж не может никуда помчаться,— жалобно произнесла Урсула.— Он старый и очень слабый. Где ему угнаться за юными хористами. Он не может бегать так быстро. Их надо приводить к нему. Нет, я вовсе не предлагаю, чтобы так делали, но ты меня понимаешь.
— Понимаю... Удивляюсь только, почему ты не раздобыла для него овчарку.
— Овчарку? — удивилась Урсула.— Это еще зачем?
— Чтобы она загоняла для него юных хористов. Урсула сердито посмотрела на меня:
— Знаешь, милый, иногда мне кажется, что ты недостаточно серьезно смотришь на жизнь.
Я посмотрел на четыре чемодана Урсулы, на шляпную коробку, на Моисея в клетке, потом остановил свой взор на ее чудных глазах.
— Прости,— молвил я покаянно,— постараюсь впредь быть не таким легкомысленным.
— Вот и хорошо, милый,— отозвалась она.— Если в самом деле постараешься, будешь относиться к жизни так же серьезно, как я.
— Все силы приложу,— пообещал я.
Она просунула руку под мой локоть и чмокнула меня в щеку.
— Милый, правда, это будет что-то божественное,— мечтательно произнесла она.— Три дня в Лондоне с тобой — настоящий шик.
— Моисей любит попку,— напомнил попугай.
— Милый, я понимаю, что ты имеешь в виду,— задумчиво сказала Урсула.— Он явно помешан на разных частях тела.
— Не бери в голову,— ответил я.— Полагаю, то же можно сказать о преподобном Пендже. Уверен, они отлично поладят.
— Ты всегда меня успокаиваешь.— Она прижалась ко мне, глядя на меня своими огромными глазами.— Знаешь, когда у меня возникают какие-то сомнения, я всегда спрашиваю себя: «Как поступил бы Джерри?»
— И поступаешь наоборот.
— Нет, милый, не скромничай. Я во всем следую твоим советам.
Сомнительная похвала, если учесть, что старания Урсулы помочь людям производили такой же разрушительный эффект, как появление динозавра в посудной лавке.
— По правде говоря,— продолжала она,— в какой-то момент я даже подумывала о том, чтобы по-настоящему в тебя влюбиться, но затем решила, что не стоит.
— Боже! — воскликнул я.— И когда же именно был отсрочен мой приговор?
— Ну, это было довольно давно, на пляже под пирсом, когда мы купались вместе и ты сравнил мой зад с задом какого-то Рувима. Я тогда очень обиделась.
— Прости меня, ради Бога, сердце мое, но лучшие в мире художники писали херувимов в разных позах, и они смотрелись восхитительно.
— Какие такие художники? — подозрительно осведомилась она.
— Хотя бы самые знаменитые художники средневековья,— ответил я, жалея, что коснулся этой темы.
— Такие, как Поппичелли?
— Ну да. Он был мастер писать попки, отсюда такая фамилия, и он был бы в восторге от твоего зада.
— Нет, правда, милый? Это замечательно. Приятно знать, что в мире есть хоть один человек, которому нравится твой зад. Знаешь, ведь не так уж часто про зады говорят хорошие слова. Наверно, это потому, что зад всегда внизу. Во всем должна быть умеренность. Наверно, отсюда пошло выражение «держать свой зад под спудом», ведь если у тебя мягкое место, как у херубума, ты не станешь показывать его первому попавшемуся.
— Это очень старая английская поговорка,— уныло заметил я.
Одно время я подумывал о том, чтобы купить Урсуле словарь, но отказался от этой мысли, обнаружив, что она не знает толком, как пишутся произносимые слова.
Когда мы доехали до «Клариджес», дверцу такси живо открыл элегантный швейцар в цилиндре; зацепив пальцем в белой перчатке петлю наверху латунной клетки, он извлек ее из машины. Немедленно стало ясно, что Моисею понравилось разъезжать на такси и он был против того, чтобы это удовольствие прерывалось. Швейцар приподнял клетку вверх, чтобы лучше рассмотреть птицу, и уже приготовился сказать с улыбкой: «Попка дурак» — как Моисей вперил в него сверкающий взгляд и яростно выпалил: «Ты, выблядок, сын грязной потаскухи!» Это было сказано так громко и отчетливо, что швейцар попятился, точно наступил на грабли.
Урсула мигом выскользнула из машины.
— О, огромное спасибо, что вы взялись отнести Моисея! — воскликнула она, улыбаясь швейцару и включая на полную мощность свое обаяние.— Понимаете, он попугай и так замечательно умеет говорить. К сожалению, у него что-то неладно с глазами, это такая попугаячья болезнь, называется «паротит», и мы возили его к лучшим врачам, чтобы они определили, в чем дело. Понимаете, он принимает одних людей за других. Должно быть, принял вас за кого-то, кто ему чем-то сильно досадил. Он совершенно поправится, как только мы добудем для него новые очки.
