Джеймс Хэрриот - Среди Йоркширских холмов
— Джим, ты только посмотри! — сказала она, увлекая меня в гостиную, где мебель была сдвинута к стенам, чтобы освободить место для ошеломительного ковра — широкого, назойливо-пестрого, толстого и бугристого.
— Что это? — спросил я.
— Ну… — Она задышала еще чаще. — Днем приходил продавец с этим прелестным ковром. Настоящий касба.
— Что-что?
— Касба. Очень редкий тип восточных ковров.
— Восточных?
— Ну да. Он только что из Индии и купил его на границе у воина одного местного племени.
— Граница? Местное племя? — Голова у меня пошла кругом. — О чем ты говоришь?
Хелен выпрямилась.
— По-моему, все очень просто. Нам представилась возможность купить этот прекрасный ковер. Ковер нам нужен, и это очень выгодная покупка.
— Сколько он стоит?
— Двадцать фунтов. — Что-о?!
— Очень дешево, — сказала Хелен, розовея. — Подлинный касба. Он сказал, что настоящая его цена — сотни фунтов, но ему выпала удача познакомиться с этим воином на…
— Может быть, обойдемся без границы? — перебил я. — Ушам своим не верю! Где этот тип?
— Сейчас придет. Я сказала, что ты захочешь с ним поговорить.
— Безусловно! — Я нагнулся и пощупал касбу. Он был соткан из какого-то колючего материала. Пучочки жестких волокон впивались в пальцы, легко отделяясь от ковра. Режущий глаза узор казался волнистым из-за бугров, о которые можно было легко споткнуться. Ничего хотя бы отдаленно похожего на эту редкость я в жизни не видел. С моих губ рвались жгучие слова, но я промолчал. Слишком велик был список собственных глупостей такого рода, и я находился в очень уязвимой позиции. Сказать прямо, что ковер этот невыразимо жуткий, я не мог. Такт и осторожность!
— Хелен, — начал я мягко, — ты уверена, что он нам подходит? Погляди, он такой бугристый, что дверь не закрывается. — Я наглядно продемонстрировал этот недостаток. — И ты не находишь, что расцветка чуть ярковата?
По лицу моей жены скользнула тень сомнения.
— Ну-у… может быть, я немножко поторопилась… А вот и он!
Она ввела специалиста по коврам — человека лет сорока с симпатичным лицом, просто излучавшего способность убеждать и чаровать. Тепло улыбаясь, он потряс мою руку и вручил карточку в доказательство своих морских путешествий. Затем, сверкая белейшими зубами, он принялся восхвалять достоинства касбы. Его глаза гипнотически впивались в мои. Но, когда он добрался до воина на границе, я сумел очнуться и остановил водопад слов.
— Спасибо, спасибо, только этот ковер нам не подходит.
Он был поражен и никак не мог поверить, что мы готовы упустить посланную Богом удачу, но я упорствовал в своих вежливых отказах. Он был красноречив и убедителен, но по мере того, как цена снижалась, в его речи все чаще проскальзывали зловеще знакомые фразы: «Послушайте, только для вас!», и «Если уж на то пошло», и «Скажу вам откровенно». Наконец мне удалось вставить слово:
— Я помогу вам вынести его за дверь.
Явно разочаровавшись во мне, он скорбно наклонил голову. Коврище оказался невероятно тяжелым, и мы тащили его наружу в угрюмом молчании, усыпая свой путь разноцветными колючими волокнами.
Закрыв дверь за бывалым мореходом, говорить о нем с Хелен я не стал и вообще помалкивал об этом эпизоде и в дальнейшем. После собственных подвигов позволить себе добродетельное негодование я никак не мог. В нашей семье здравый смысл и практичность, бесспорно, воплощены в Хелен, и этот ковер остается ее единственной промашкой. Однако с тех пор, когда я опять что-нибудь вытворял, немалой поддержкой служило сознание, что и у меня есть в запасе кое-какое оружие. Ведь в крайнем случае я всегда мог бы сказать: «А подлинный касба?».
26
Забияка был единственным спортсменом-любителем среди знакомых мне псов.
— Давай, малый! — скомандовал Арнольд Брейтуэйт, его хозяин. — Покажи подачу Лу Хоуда.
Красавец бордер-колли лихо встал на задние лапы, а правую переднюю вскинул над головой и резко опустил, словно подав крученый мяч. Я засмеялся.
— Поразительно, Арни. Вот уж не догадывался, что он в довершение всего еще и теннисист.
— А как же! — Великан наклонил голову и с удовлетворенной гордостью посмотрел на своего любимца, а потом нагнулся и потрепал косматую голову. — Он у нас во всем мастак. С хозяина пример берет — во всех видах спорта разбирается. Ну а этой подаче грех было бы его не обучить — уж кого-кого, а Лу Хоуда я знаю.
— Вы с ним знакомы?
— Знаком? Да он мой друг. Мы с ним старые товарищи. Он меня очень уважает. Лу то есть.
Я смотрел на Арни с изумлением, которое всегда охватывало меня в его присутствии. Подрядчик-строитель на покое. Вернее, так он себя называл, однако никто не видел, чтобы он когда-либо что-либо строил. Холостяк без малого семидесяти лет, грузный, но еще крепкий, он был неистовым фанатиком всех видов спорта, обладал в этой сфере поистине энциклопедическими познаниями и водил дружбу со всеми знаменитостями. Как это у него получалось, оставалось неясным, ибо из Дарроуби он отлучался редко, тем не менее почти все британские спортсмены с мировым именем числились у него в приятелях.
— Ну а теперь, малый, — объявил он своему псу, — поиграем в крикет. — Мы вышли на лужайку за домом. — Будешь ловить, понятно?
Брейтуэйт прицелился битой по мягкому мячу и, едва Забияка припал к земле, готовясь к прыжку, быстро послал мяч чуть левее пса. Тот взвился в воздух, схватил мяч на лету, отнес хозяину и занял прежнюю позицию. Новый удар правее, потом опять левее, и всякий раз Забияка ловко ловил его в полете.
— Уж он не уронит! — сказал Арни с довольным смешком. Он взмахнул битой. — Та самая, про которую я рассказывал. Лен Хаттон пару раз брал ее у меня перед решающими матчами. И вот что он мне тогда говорил, слово в слово: «Отличная деревяшка, Арни, отличная!».
Это я уже слышал. Легендарный Лен Хаттон, позднее сэр Леонард, в то время был капитаном английской сборной, держателем рекордов, кумиром всюду, где любят крикет, а в помешанном на крикете Йоркшире — так и вовсе верховным божеством.
— А вот и эти бутсы! — Он поднял пару отлично выбеленных крикетных бутс. — Их Лен тоже заимствует. То и дело берет. Говорит, они ему удачу приносят.
— Да, Арни, я помню, как вы про это рассказывали.
— Уж в крикете я себя показал, было дело. — В его глазах появилось мечтательное выражение, и я понял, что сейчас услышу о том или ином его спортивном подвиге на фронтах первой мировой войны. Собственно, я заглянул к нему подстричь когти Забияке, но было по опыту известно, что с этим придется подождать.
