Джеральд Даррелл - Мама на выданье
— Не может быть! — воскликнул я.
— Да, Джерри, отлучили, это было просто ужасно,— тяжело произнес Жан.
— Но Мишель,— продолжала сестра Клер, вытирая слезинки,— стоял на моей стороне. Я и теперь не считаю, что мы неправы. В даре от Господа не может быть ничего дурного, особенно если он используется на благие цели. Я верю, что Бог наделил меня даром... даром игрока, чтобы я могла помогать детям. И я твердо решила не противиться Его воле... Считала, что это было бы грешно. А потому через одного посредника выкупила у монастыря платья мисс Бут-Уичерли, поскольку было очевидно, что Всевышнему угодно, чтобы я их носила и продолжала играть. Накопив побольше денег, послала чек матери-настоятельнице с припиской, что это деньги от Господа. Она вернула мне чек: дескать, в глазах Всевышнего принять его было бы все равно что взять деньги у проститутки. Несколько дней я ходила такая расстроенная, что Мишель не знал, как и быть. Понимаете? У меня на руках огромная сумма денег, приобретенная по наставлению Всевышнего, он же наставлял меня, на что ее потратить, а я не знаю — как. И тут Мишелю пришла в голову блестящая идея. Мать-настоятельница знала, естественно, мою фамилию и в каком банке у меня открыт счет, так что любые деньги, поступающие оттуда, были бы возвращены. И мы решили открыть в другом банке счет на имя Мишеля. Правда, у него, бедняги, не было фамилии, потому что... потому что... в общем, потому. И надо было найти ему какую-то.
Она наклонилась вперед с сияющими глазами:
— Выбрать самому себе фамилию — это так интересно. У всех нас фамилии, полученные от родителей. А выбирать самому — все равно что заново родиться.
— И какую же фамилию он выбрал? — спросил я. Сестра Клер удивленно воззрилась на меня.
— Как это какую — Бут-Уичерли, конечно!
Я посмотрел на ее милое личико, потом рассмеялся. Жан и Мелани последовали моему примеру, очень уж забавно нам это показалось. Глядя на нас, сестра Клер и Мишель тоже засмеялись, не очень понимая, в чем дело.
Уверен, в эти минуты где-то в неведомых сферах, которые мы называем небесами, мисс Бут-Уичерли тоже громко смеялась.
Глава 8.
Попугай для попа
Она летела ко мне по платформе, одетая в элегантный синий костюм и синий шотландский берет, из-за которого ультрамариновые глаза ее казались вдвое больше обычного.
— Милый, я здесь! Это я, Урсула! — кричала она, ловко, что твой регбист, огибая чемоданы, носильщиков и пассажиров.
Я принял ее в свои объятия, и она прильнула к моему рту своими прекрасными губами, издавая при этом, как всегда в таких случаях, громкий стонущий звук. Все мужчины на платформе уставились на меня с завистью, а все женщины — с ненавистью, так она была восхитительна.
— Милый,— сказала наконец Урсула, освободив мои губы,— я жутко соскучилась по тебе.
— Да ведь мы с тобой виделись позавчера,— возразил я, силясь освободиться от ее цепких объятий.
— Верно, милый, но вчерашний день был такой долгий,— ответила она и снова поцеловала меня.— О, милый, быть вместе с тобой в Лондоне весной — это такой шик!
— Где твой багаж? — спросил я.
— Уже идет.— Она показала на бредущего по платформе престарелого носильщика, нагруженного четырьмя большими чемоданами, шляпной коробкой и огромной латунной клеткой с серым попугаем.
— Какого черта ты взяла с собой попугая? — осведомился я с тревогой.
— Милый, его зовут Моисей, он здорово умеет говорить, вот только нахватался всяких нехороших слов. Я купила его у одного моряка, наверно, тот его научил. Сам знаешь, какие моряки неотесанные, кроме капитанов и адмиралов. Уверена, Нельсон никогда не бранился. То есть он мог, конечно, сказать «черт побери», когда потерял руку или глаз, но ведь это вполне простительно, правда?
Как всегда при встрече с моей любимой подругой, я ощутил, что мной овладевает чувство нереальности.
— Но зачем тебе понадобился попугай? Тебя не пустят с ним в гостиницу.
— Глупости, милый, в «Клариджес» разрешают брать с собой все что угодно. Этот попугай — подарок для его преподобия Пенджа, он очень болен, бедняга.
Мне стало дурно. Еще одно из тех филантропических деяний Урсулы, которые неизменно влекли за собой катастрофические последствия, и я — один из соучастников. Решив пока что вынести за скобки вопрос о попугае, я обратил взгляд на гору ее багажа.
— Тебе в самом деле нужно столько вещей? — спросил я.— Или ты задумала прочно обосноваться в Лондоне?
— Глупости, милый, тут вещей всего на три дня, и я знала, что ты захочешь видеть меня красивой. Да я почти ничего не взяла, только самое необходимое. В конце концов, ты ведь не хочешь, чтобы я ходила голая?
— Воздержусь от ответа на этот вопрос, чтобы не изобличать себя,— ответил я.
Мы добрались до стоянки такси, где носильщик уложил вещи в багажник, после чего стал засовывать клетку с попугаем на заднее сиденье. При этом он имел неосторожность сказать Моисею: «Попка дурак» — на что попугай с поразительно четкой дикцией изложил, куда тому следует отправиться и что там делать, причем оба предложения были совершенно неосуществимы как в географическом, так и в биологическом смысле.
— По-твоему, этот попугай — подходящий подарок для священника со слабым здоровьем? — спросил я мою прелестную спутницу, когда такси взяло курс на «Клариджес».
Урсула удивленно обратила на меня магнетический взгляд своих синих глаз.
— Конечно,— сказала она.— Это ведь говорящий попугай.
— Знаю, что говорящий. Меня беспокоит, что он говорит. Словно по сигналу, Моисей снова заговорил:
— О-о-о, Чарли, дружок, давай еще раз, Чарли, дружок. О, я так люблю обниматься. Хе-хе-хе, что может быть лучше этого.
— Видишь,— заметил я.— Ты уверена, что такое твое благодеяние уместно?
— Ладно,— отозвалась Урсула,— я должна кое-что рассказать тебе о бедном старом преподобном Пендже. Он был приходским священником в Портель-кум-Харди, маленькой деревушке по соседству с нами, и у него были страшные неприятности с церковным хором.
— Хор был смешанный или только мальчики?
— Да-да, только мальчики. Разумеется, все обошлось бы, если бы речь шла только об одном маленьком хористе, но когда весь хор был вовлечен, жители деревни восстали. Они говорили, по-моему, совершенно правильно, что всему есть предел.
— И сколько же мальчиков было в этом хоре?
— Кажется, человек десять, точно не знаю. Но на мой взгляд, этот священник очень славный человек, напрасно они набросали ему в церкви черных шаров.
— Прямо в церкви? — заинтересовался я.
— Ну да,— не совсем уверенно сказала Урсула.— А может быть, белых, чтобы не испачкать церковь. Не знаю точно. Как бы то ни было, теперь он, бедняга, живет в комнатушке где-то в районе Кингз-Роуд, и я получила от него такое жалобное письмо, где он сообщает, что тяжело болен и ему не с кем поговорить. Потому я и привезла для него попугая.
