Джеральд Даррелл - Птицы, звери и родственники
Медведь встал на задние лапы и повернулся ко мне. Человек тоже повернул голову. Оба с мгновение вглядывались в меня, а затем человек помахал рукой, как бы приветствуя случайного встречного, и продолжил раскладывать под оливой свои пожитки, а медведь вновь уселся на корточки и стал с интересом наблюдать за своим хозяином.
Преисполненный волненья, я сбежал вниз с холма. Я слышал, что в Греции есть танцующие медведи, но видеть их еще не доводилось. Упустить такую возможность было никак нельзя. Подбежав поближе, я громко поздоровался, и хозяин медведя, оторвавшись от своего занятия, ответил мне довольно вежливо. Я понял, что это — настоящий цыган: темные жгучие глаза, иссиня-черные волосы; но выглядел он более респектабельно, чем большинство его соплеменников: на нем был аккуратно починенный костюм и даже ботинки, что в те годы являлось знаком отличия даже среди земледельческого населения острова.
Я спросил, можно ли подойти поближе без риска для жизни, — медведь хотя и был в кожаном наморднике, но не был привязан.
— Да, подходи, — сказал человек. — Павло не тронет. Только оставь собаку.
Я взглянул на Роджера и увидел, что пес хоть и храбрится, но вид медведя ему явно не нравится и остается он со мной только из чувства долга. Когда я приказал ему отправляться домой, Роджер посмотрел на меня благодарным взглядом и, напустив на себя безразличный вид, неспешно потрусил вверх по склону холма. Несмотря на уверения цыгана, что Павло совершенно безобиден, я все же подошел с опаскою, так как зверь, хотя был еще молодой, когда становился на задние лапы, оказывался на добрый фут выше меня, а каждая из его широких мохнатых лап была вооружена устрашающим набором блестящих когтей, которые он, чего доброго, мог пустить в ход. Сидя на корточках, зверь смотрел на меня маленькими мигающими карими глазками, мягко дыша — точь-в-точь живая груда косматых морских водорослей. И тут я подумал, что это самый желанный из всех когда-либо приглянувшихся мне зверей, и, ходя вокруг него и рассматривая во всех возможных ракурсах, я любовался его совершенством.
Я засыпал хозяина медведя кучей вопросов: сколько ему лет? Где он его раздобыл? Что он делает?
— Танцует, — сказал цыган, откровенно забавляясь моим восторгом, — и этим зарабатывает себе и мне на жизнь. Сейчас покажу.
Он взял палку, на конце которой был небольшой крючок, и вдел его в кольцо кожане; о намордника.
— Пойдем потанцуем с папочкой.
Быстрым движением мишка поднялся на задние лапы. Хозяин щелкнул пальцами и засвистел жалостливую мелодию, притопывая ногами в такт; за ним в пляс пошел и медведь. Зверь и человек прошлись в медленном, величавом менуэте среди голубых, как молния, чертополохов и высохших стеблей златоцветника. Я готов был смотреть на них целую вечность. Когда цыган кончил свою грустную песнь, мишка привычно опустился на все четыре лапы и чихнул.
— Браво! — тихо сказал цыган. — Браво!
Я в восторге захлопал в ладоши.
— Никогда еще, — сказал я, ничуть не кривя душой, — я не видел ни такого прекрасного танца, ни такого совершенного танцовщика, как Павло. А погладить его можно?
— С ним можно делать что хочешь, — посмеиваясь, сказал цыган и вынул крючок из намордника, — он такой дурачок, что не тронет даже разбойника, если тому взбредет в голову отнять у него еду.
В подтверждение своих слов он принялся чесать зверю спину, а мишка, вытянув морду к небу, принялся тихонько урчать от удовольствия, а затем блаженно опустился на землю и распластался, словно ковер из медвежьей шкуры.
— Любит, когда его щекочут, — сказал цыган. — Можешь пощекотать.
Следующие полчаса были для меня величайшим счастьем. Я почесывал зверя, а тот мурлыкал от наслаждения. Я рассматривал его огромные когти, уши и крохотные глазки, а он лежал и позволял делать с собой все что угодно, будто спал. Прижавшись к его теплому телу, я разговаривал с хозяином, а между тем в голове моей зрел дерзкий план. Зверь должен стать моим! Собаки и другие животные быстро привыкнут к нему, а мы с ним сможем вальсировать на склонах холмов. Я уверил себя, что домашние будут в восторге от приобретения столь разумного питомца. Но прежде чем начать торговаться, нужно было соответствующим образом настроить хозяина. Торговаться со здешними крестьянами мне уже приходилось — по опыту знаю, дело это долгое и утомительное, и разговор обычно проходит на повышенных тонах. Но вот цыган… Уж кого-кого, а их не надо учить коммерции! Этот цыган казался не столь молчаливым и замкнутым, как другие его соплеменники; я принял это за добрый знак и спросил, откуда он.
— Издалёка, издалёка, — ответил цыган, накрывая свои пожитки старым куском брезента и вытряхивая ветхие одеяла, которые, очевидно, служили ему постелью, — я высадился на берег в Лефкими прошлой ночью, а досюда шли пешком — Павло, я да еще Голова. А что делать? Нас с Павло не пускают в автобусы — боятся. Вот мы и не спали прошлую ночь. Зато теперь мы тут выспимся, а завтра добредем до города.
Заинтригованный, я спросил, как понимать его слова «Павло, я да еще голова».
— Моя Голова, конечно, — посмеиваясь, ответил цыган. — Моя маленькая Говорящая Голова, — и, взяв палку, на которой он водил медведя, шлепнул ею по куче барахла, накрытого брезентом.
Я откопал в кармане шорт остатки растаявшего шоколадного батончика и принялся угощать своего нового четвероногого друга, который, слизывая каждый кусочек, стонал от удовольствия и пускал слюни. Я сказал цыгану, что не понимаю, о чем речь. Тот сел передо мной на корточки и закурил папиросу, уставившись на меня своими темными глазами, недружелюбными, как у ящерицы.
— У меня есть Голова, — сказал он, указывая большим пальцем на кучу своих пожиток. — Живая Голова. Она разговаривает и отвечает на вопросы. Это, без всякого сомнения, самая замечательная штука на свете.
Я был озадачен.
— Вы хотите сказать, — спросил я, — это одна голова… без тела?
— Да, именно без тела. Одна Голова, — ответил цыган и сложил перед собой ладони, как если бы держал кокосовый орех. — Сидит на палочке и разговаривает. Ничего подобного нигде в мире не видано!
— А как же… — не унимался я, — если у головы нет тела, то как же она живет?
— Волшебством, — торжественно сказал цыган. — Волшебством, которое перешло ко мне еще от прадедушки.
Я был уверен, что он дурачит меня, но, сколь ни увлекательна была тема, я все же почувствовал, что мы уходим от главного, ради чего я и завел весь разговор — вопроса приобретения в личную собственность Павло, который в данный момент слизывал, жмурясь от удовольствия, последний кусок шоколада, что я совал ему сквозь кожаные ремни намордника.
