Борис Рябинин - Рассказы о потерянном друге
Глядя на нее, иногда я думал: как ей удалось так хорошо сохраниться, быть цветущей, свежей? Хорошая наследственность, привычка следить за собой, как бы ни было тяжело на душе, привитая воспитанием? Или природа чутка и благоволит к тому, кто внимателен к ней, и дарует ему более долгие сроки жизни? А Марина Николаевна была действительно неравнодушна к природе в самом широком понимании этого слова…
Так что же все-таки произошло в Лигнице?
Память снова возвращает нас к грохочущим дням войны.
…Никогда не забыть ей этого города. Военная буря, пронесшаяся над ним и превратившая другие города и селения в развалины, в кучи обломков и пепла, пощадила его. Он стоял целехонек, каков был накануне грозных событий, но — ни одной живой души. Когда наши войска пришли туда, город был пуст, жители, запуганные гитлеровцами, все сбежали и попрятались.
«Враги сожгли родную хату», — пели у нас в те годы, и песня была отражением реальных событий. Нет, здесь никто ничего не жег. Просто ужас, страх, работа фашистской пропаганды. Геббельсовское ведомство вдалбливало всем: вот придут русские, «красные», они тебя убьют, не пощадят никого…
Поступил приказ: искать вервольфов. По соседству, за городом, стоял наш офицерский полк — там заприметили что-то подозрительное; а от фашистов всегда жди что угодно, любую гадость. Без этого они не могут. Надо было в пустых домах искать вервольфов, коварных убийц, действующих из-за угла.
Пошли по домам. Все раскрыто, брошено, что хочешь — бери; немцы убегали в такой панике, что даже не захватили ключи от дверей. Но наших людей это мало волновало, не будь приказа, наверное, никто и не заглянул бы туда. Мародеров, охотников до легкой поживы среди наших солдат не было.
Пусто… Похоже, задали тягу и вервольфы. В ванной увидели, висит сапог. Заглянули: немец повесился, не хотел уходить.
Шорох. В клетке бьется канарейка. Голодная, бедняжка…
Или обезьянка. Делает рукой «хайль Гитлер».
Или попугай. Начинает лопотать что-то… Не так ли фашизм оболванивал и людей…
Никого не нашли, если не считать разных пичужек и зверушек, которых стали подкармливать наши солдаты.
Прошло уже дней пять или шесть, как наши части расположились бивуаком под Лигницем…
Однажды прибегает полковник, комендант запасной комендатуры. Говорит: идите туда, вот там, в таком-то доме, на пятом этаже, находится медведь. Живой медведь. Он знал о ее пристрастии к животным. Какой медведь? Обыкновенный. Показал рукой, куда идти. Не верите — сходите убедитесь.
Вот те раз. На пятом этаже медведь живет?! Откуда ему взяться там? Странно… Надо проверить, однако, взглянуть своими глазами. Взяла сержанта и пошла.
Большой каменный жилой дом. Пять этажей, все точно. Поднялись на пятый этаж, нашли ту квартиру, как он рассказывал; шорох шагов гулко отдавался в пустом помещении. Дверь настежь: хозяева убегали — себя не помнили. Видно, что жил какой-то богатый фашист. Квартирка — залюбуешься, канделябры, свечи, роскошная обстановка, но все разбросано, полнейший хаос, на столе даже брошены железные кресты — два. Высшая фашистская награда. Забыли впопыхах или, может, кинули умышленно на случай, если попадут в плен, чтоб было поменьше улик причастности к «высшей арийской расе». Драпали, голубчики…
Квартира большая, пять комнат. Они прошли через анфиладу комнат, одна, вторая… Последняя, пятая комната оказалась спальня.
Двухстворчатая дверь была закрыта. Открыли. Дорогая мебель. Приспущенные бархатные портьеры создавали полумрак и впечатление настороженной таинственности. У дальней стены, прямо против входа, виднелась широкая двухспальная кровать под балдахином, накрытая богатой накидкой, и на ней что-то темнело, большое, косматое. И впрямь похожее на медведя…
Марина Николаевна подождала, пока глаза привыкнут к слабому освещению, затем осторожно двинулась вперед…
И вдруг с кровати поднялся огромный, с трясущимися ногами, исхудавший сенбернар. Вот он, «медведь»! Она даже попятилась, хотя всегда доверяла собакам, — такой он был страшный и огромный. Взгляд — глаза с кровавыми веками, с мешками, как у человека-сердечника. Серьезное четвероногое…
Сержант — дёру. Как ветром сдуло. Уж больно грозен показался ему этот неожиданный свидетель гитлеровского позора. Она стала пятиться, пятиться, прикрыла за собой дверь и бегом вниз. Прибежала на солдатскую кухню, схватила железный тазик, повар начерпал ей какого-то варева, дал кусок мяса в придачу, и она все так же бегом, с тазиком в руках, единым духом поднялась туда, на пятый этаж.
Собака продолжала стоять все в той же позе и напряженно смотреть. Смесь недоверия, мольбы о помощи… Большой красивый сенбернар, просто красавец, теперь она окончательно рассмотрела его. Завидев ее, эту ниспосланную ему чудом незнакомую женщину, он вдруг вздрогнул, затрясся и тяжело снова опустился на постель — ноги отказывались держать его. Который день он лежал тут, караулил хозяйское добро, без пищи, без воды? Совсем лишился сил. Хозяева бежали, а его оставили…
Такой большой и такой беспомощный. Какой он сторож! Он и сейчас не собирался нападать на нее. Сенбернары вообще в массе очень спокойные и добрые собаки, недаром спасают в горах людей, сбившихся с пути и занесенных снегом. А они-то еще испугались его!..
Ешь, милый, подкрепляйся. Она поманила его куском, но пес даже не повернул головы. Совсем ослабел. Зашла с другой стороны — с тем же успехом. Тогда она поставила тазик прямо перед самой собачьей мордой, положила жирный кусок на это богатое, с роскошной вышивкой покрывало и отошла. В другой комнате стояла горка с хрусталем, — наполнила круглую вазу водой и тоже поставила перед ним. Почуяв воду, он пришел в себя, тяжелые веки поднялись, в глазах появилась жизнь. Потом он потянулся к тазику.
Он ел, дрожал, недоверчиво смотрел на нее и снова ел.
Она ушла.
Когда спустя полчаса она вернулась, тазик был наполовину пуст, кусок исчез… Поел! Ну, раз поел, значит, дело пойдет на поправку, будет жить!
В квартире чисто. Приоткрыта дверь на большой балкон…
На следующий день почти все повторилось в том же порядке, лишь с той разницей, что теперь он ел стоя, как все собаки.
На третий день стал узнавать и приветствовать ее появление слабым помахиванием хвоста. На четвертый наконец спрыгнул с кровати. Выходил на балкончик по своим делам.
Она приходила утром и в конце дня, если ничего не мешало, или вечером перед сном; как позволяли обстоятельства. Как она говорила потом, пять дней она выхаживала собаку.
Она не знала, как его зовут, и вначале называла Бэр — «медведь» по-немецки; но потом, когда лучше познакомилась и стала безбоязненно подходить к нему вплотную, выяснилось, что его кличка — Бодо; так было выгравировано на металлической пластинке, прикрепленной к его ошейнику. Там же имелась надпись: «Ich diene» — «Я служу». В смысле: я служу господину, принадлежность этого господина. Немцы вообще неравнодушны к таким вещам, любят выспренный тон; а немцы-фашисты изъяснялись только в своей излюбленной манере «сверхлюдей».
