Александр Филиппович - Стая
Когда от скуки уже, что они все едят да едят, Гранат, предостаточно набивший брюхо, задремал у порога, мужчины засобирались на улицу и вышли за порог в одних нательных рубахах и в тапочках на босу ногу.
— Покурим? — первым предложил старик, ступая с крылечка.
— А давай, батя! — согласился Витька, глубоко в себя вдыхая ночной воздух, пронизанный нутряными, парными запахами назема, тонким, волшебным ароматом свежего сена, рабочим запахом увядающей, усыхающей к осени огородной земли, распираемой затаившимися в ней картошками, репами, луковками. Вволю насладясь молчаливо всеми этими родными приметами доброго, крепко и навечно сробленного дома, Витька, прищурясь, поглядел поверх сарая на темное вызвездившееся небо.
Визгнув от восторга встречи, Гранат ткнулся Витьке в грудь.
— Ну, будя, будя, псина! — знакомо улыбнулся Витька, переставая глядеть на небо.. — Эх, предки наши — обезьяны!
Следом за стариком отцом прошел Витька на задний двор, где старик уже поджидал сына, устроившись на скамеечке у зарода, которую смастерил сам еще в прошлом году.
Лежмя повалился Гранат у их ног на влажную от росы, прохладную землю, выкинув вбок лапы и на земле устроив морду, и прикрыл глаза, жмурясь от удовольствия, что Витька ласково щекочет его за ушами. Старик, чистый, вымытый, прибранный, вовсе сейчас не хлопотный нисколь, а оттого и кажущийся еще и более старым, курил долго и все молчал. Молчал, однако, и Витька, не собираясь заводить речь первым.
— А скажи мне теперь одному, сынок, самую что ни на есть правду, — произнес старик и закашлялся.
— Это какую же, батя? — насторожился Витька, переставая ласкать, и Гранат устроился поудобнее в совершенстве, положив морду на Витькины тапочки, и закрыл глаза, почуяв, что поведут они сейчас меж собою долгий, нескончаемый разговор, один из тех, за какими люди столь любят тратить время.
— А почто же ты раньше-от срока воротился со службы, сыно-ок? — уточнил старик, прокашлявшись.
— Ты не рад, батя?
— Ак как не рад… Рад! Оно конечно.
— Ну так еще чего?
— Да а то, сынок, что я жизнь свою вроде целиком почти что прожил, но только не слыхивал, чтоб кого-либо из армии раньше сроку, если здорового человека, домой отпускивали!
— Да ты что, темный такой? А, батя?
— А каков есть уж! Жизнь прожил, а такого нет, не слыхивал! Это чтоб еще и пораньше законом положенного сроку? Вон Герку Чухонцева в прошлом году раньше домой отослали, так ведь за явное медицинское слабоумие! Да и прежде если когда кой-кого еще отсылали, так ведь всегда за всяко-разные внутренние болезни и нездоровья…
— Эх, батя! Да газетки надо почитывать, а не искуривать! — весело остановил отца Витька. — Там подробно пишут, что увольняют нынче в запас исключительно по сокращению Вооруженных Сил.
— А чего ж других это, с кем ты службу служить уходил, не сокращают-то? Они, поди, все служат, а ты, на-кося, взял сократился, да и был, как говорится, таков! Не нужон, что ли, выходит?
— Выходит, так.
— Да-а… Жизнь прожил, а чего-то не того-то… Не слыхал такого.
— Да теперь, батя, жизнь если другая пошла?
— Вот оно и видать, что другая-то… А может, болезнь у тебя все же, сынок, некая? Да ты только сказывать стесняешься, а? Может, скрыто-порочная, по нашему мужицкому с бабами делу? И от атома нынче, говорят, вполне такое случается-происходит. Ты сам отписывал, будто все строите́ да после взрываете. Ну и от женщинов нынче, конечно, возможно. Сейчас они все, поди, сплошь пошли порченые-переверченные…
— Тьфу ты, ну ты! — приглушенно бормотнул Витька на это. — Я-то вот здоров, а тебе, извини-прости, батя, читать газетки просто-напросто необходимей необходимого! Свой уровень знаний повышать…
— Уж читаю, — усмехнулся отец. — Всю ведь жизнь районную «Знамю» читаю.
— Искуриваешь больше…
— Я ведь трубку курю, сынок.
— Вот что, батя! — решительно тогда заявил Виктор. — Может, раз и навсегда прикончим весь этот разговор-спор, вряд ли кому особо нужный?
— Ну, и так оно все, конечно, решить можно. Только очень уж, сынок, как-то прытко ты сразу по бабам пошел. Вот и беспокойство у меня, значит.
В этот раз Витька долго молчал. После спросил:
— А уж это не про Лику ли Трофимову ты, батя?
— Может, конечно, и про нее.
— Она тут как без меня? Замуж не выпрыгнула?
— Да нет, сынок. Не выпрыгнула.
— Гуляла, нет?
— А ты допросы-те мне не строй! — Старик вдруг возвысил голос.
— Гуляла, что ли?
— Нет. Не гуляла.
— Эх, зря ты так-то… Я ведь речь о ней по-серьезному завел. Потому что первая она у меня. И вот думаю даже я, батя, все равно только на ней жениться! Все эти годы, что в армии служил, себя испытывал. С другой хожу, а ведь только ее одну перед собою вижу… Молчишь? Против…
— Не против, молчу просто… Дай хоть одуматься после таких-то сообщений!
— Мы, кстати, и не писать друг дружке уговаривались, чтобы чувства свои испытать. Так что покурим вот сейчас, и извини-прости, батя, а я к ней сбегаю повидаться.
— Эх, сынок-сынок… — горько отозвался старик теперь не сразу. — Да ведь некуда тебе, сына, бегать нынче, — и договорил таким уже голосом, что Гранат с невольным беспокойством поднялся с земли и стал на старика с Витькой глядеть настороженно.
— Уехала? — прищурившись, с нехорошей догадкой спросил Витька глухо.
— Она дитя от тебя, сопляка, можно сказать, родила… Мертвое дитя-то! Внука, значит, моего, если знать хочешь… Вот и уехала тогда, вовсе уехала. Навсегда из наших-то местов… — С этим старик первым поднялся с лавочки и направился было в избу.
— Куда ж уехала-то? — справился Витька.
— Тоже мне, испытатели чувствов! — обернулся старик все же. — Значит, так и не отписывала тебе? — Но, так как Витька промолчал, он еще досказал: — А-а! Я же ей незадолго и адресок даже твой подсовывал, хотя и мать против стояла. — Да и рукой затем махнул в расстройстве: — Не запомнила, значит…
— А вы-то хороши тоже! — крикнул вдруг Витька. — Ни слова, раз так дело повернулось?
— А пошуми, пошуми, сынок… — вдруг с тихою мудростью отозвался старик на это, — Пообвиняй-ка отца с матерью. Не писали… Дак ведь тебя, дурака такого, жалели, не кого-нибудь. Кто знат, чего все же у тебя с ею было, независимо от того, чем завершилось? То ли несчастное баловство одно, то ли задуманное всерьезное, а? Вокруг же тебя в армии под рукою оружье… Эх! — И теперь уж вовсе решительно потащился старик в избу.
Витька долго еще сидел в одиночестве, прикуривая папироску от папироски. Гранат подлез к его ногам, положил на хозяйские колени морду, напускивая слюней на солдатские Витькины штаны. Но Витька не заругался совсем на это. Он только ласкать его, Граната-то, принялся, вздыхая время от времени…
