Леонид Семаго - Зеленая книга леса
Спустя полтора-два месяца после солнцеворота начинают барабанить в борах и дубравах, ольшаниках и осинниках все пять видов наших дятлов. Среди них легче всего угадать белоспинного по раскатистым сигналам. Они сходны со скрипом надломленного дерева, у которого еще осталось сил сопротивляться ветру. Первые удары дроби различимы на слух, последние сливаются в сплошную слабеющую трель, то громкую, то еле слышную. Дело в том, что у белоспинного нет специального «инструмента», он барабанит на любом стволе или толстой ветке. Конечно, на здоровом дереве не выбить хорошего звука, и оно не интересует барабанщика. Но если на усыхающем дубе кора уже чуть отстала от древесины, то лучшего «барабана» для него нет, и удары крепкого клюва рождают тот самый глуховато-раскатистый звук, которого из сухого сучка не выбить.
Не такая уж редкая птица, белоспинный дятел во многих отношениях остается загадкой. Зимой он на виду, а летом почти все встречи с ним случайны. Куда деваются взрослая пара и дети, покидающие родительский кров? Учат чему-нибудь отец и мать своих птенцов или расстаются с ними сразу? Как охраняются белоспинным дятлом границы огромного участка, и охраняются ли они?
Расставшись с птенцами, взрослые дятлы не расстаются друг с другом. Их семья прочнее, чем у других дятлов, и она такая же дружная в середине июля, как в середине апреля. Зимой самец и самка работают то далеко друг от друга, то на одном дереве, то даже на одной ветке. Они не проявляют никаких видимых признаков взаимной привязанности, но и без этого ясно, что они не расставались с минувшего лета и вместе встретят новую весну. Возможно, что гнездовую территорию они охраняют в течение всего года, и даже в середине лета можно услышать в лесу их сигнальную дробь. Чаще, конечно, барабанит самец, но иногда точно так же стучит самка. Семейные обязанности они делят подобно другим пестрым дятлам: самец долбит дупло, насиживает яйца попеременно с самкой, ночует в семейном дупле до последнего дня пребывания в нем птенцов, а самка каждый вечер улетает ночевать в свое дупло, нередко за километр от семейного.
Как узнать белоспинного дятла? Голос у него негромок и мягок, будто рот занят чем-то. Спина ниже плеч словно в густой изморози, белая с черными разводами, за что и зовется он белоспинным. У самца — атласно-красная шапочка, у самки вместо нее блестяще-черные перья.
В подснежных лабиринтахт опушки в глубину леса, к глухому моховому болоту змеится в снегу глубокая, но узкая торная тропа, по которой вечером табунок кабанов выходит на ближнее поле, а под утро возвращается в свою тростниковую обитель, на мягкие гнезда. Утоптан снег так, что еле различимы отдельные отпечатки острых копыт, а стенки выглажены щетинистыми боками до блеска. Пока я гадал, пойти или нет к болоту, что-то маленькой, темной тенью мелькнуло на тропе, потом еще раз, но подальше. Могло и показаться: ведь не закопается кто-то живой в один миг в твердый, смерзшийся после недавней оттепели полуснег-полулед. Но вот передо мной одна, вторая, еще несколько едва заметных тропочек, пересекающих кабанью тропу. Уходят они в таинственные снеговые туннели шириной не более ружейного ствола двенадцатого калибра. И все сразу становится понятным: кабанья тропа пересекла подснежный городок серых полевок, но зверьки не оставили своих владений, словно не заметили помехи. Привыкнув к ней, однако, никогда под открытым небом не мешкают, взад-вперед по кабаньей дороге не бегают, лишний раз судьбу не испытывают.
Полевка, даже сильно напуганная, долго в норе сидеть не будет: голод не позволит. Поэтому я, не собираясь запасаться терпением, уселся на ближайший пень, смахнув с него слоеную снеговую нахлобучку. Сыпанул на снег горсть семечек, приготовленных для поползня, развернул бутерброд и тут же увидел первую полевку, которая довольно бесстрашно прошмыгнула прямо рядом с сапогом.
Среди жителей тесных нор зверей с хорошим зрением не много, гораздо больше близоруких, подслеповатых и вовсе слепых. Тонким слухом они не отличаются, поэтому становятся легкой добычей и пернатых, и четвероногих, и даже безногих хищников. У полевки, которая ни тонким слухом, ни острым зрением не отличается, только в Усманском бору наберется врагов не менее четырех десятков — от бурозубки, куторы и ласки до волка и кабана, от сорокопута до цапли, могильника и филина, даже озерные лягушки ловят полевок чаще, чем других зверьков ее роста.
Нет у полевки на свете друзей, нет даже сочувствующих. Против нее больше, чем против других, оборачивается стихия в виде половодий, гололедов, бесснежья и мало ли чего еще. Но зато именно ей природа дала почти сверхъестественную способность восстанавливать свои ряды чуть ли не скоростью взрыва.
Бывает, что несколько зим кряду ни на свежем, ни на старом снегу не найти двойных с короткой черточкой хвоста следочков. Даже совы забывают, как выглядит полевка. Но вот наступает такая осень, когда число зверьков начинает неудержимо расти. Для названия этого явления найдено точное выражение, определяющее внезапность появления неисчислимого множества грызунов — «мышиная напасть», хотя главная фигура в нем не мыши, а серая, или обыкновенная, полевка. В такие годы, отмеченные в летописях и истории, полевки начинают безудержно плодиться, не прекращая размножения даже зимой. Тогда на них не охотится только тот, кто не хочет. Воронье до того пресыщается легкой добычей, что ловит ее лишь для того, чтобы выклевать мозг и бросить остальное. Кабаны устраивают облавную охоту, а лиса может придушить только за то, что дорогу ей перебежали. Можно предсказать, сколько будет оленей в лесу, бобров на реке, но еще не оправдывались предсказания в отношении полевок.
Ранней весной, когда растает снег, по обе стороны зимней тропы день-два продержится густое переплетение ледяных дорожек и круглое, в два кулака гнездо из сухой травы и мха, в котором жили несколько зверьков, согревая дом и друг друга собственным теплом. Но их уже там не будет: полевки покидают зимнее гнездо, как только растает над ним снеговая защита, и перебираются под землю.
В писке, который доносится из-под снега, не слышно сердитых звуков: по отношению друг к другу полевки довольно миролюбивы. Но эти маленькие вегетарианцы могут сожрать без остатка своего сородича, если найдут его мертвым. Это не от кровожадности: они вечно голодны. Среди местных трав для них почти нет несъедобных. За зиму они около своих гнезд весь чистотел выгрызают. Не трогают только ядовитый копытень, жесткий зимующий хвощ и пушистый коровяк.
Глубина снега была не меньше полуметра, но сквозь него отчетливо слышались шуршание и попискивание зверьков. Отломив от бутерброда кусок хлеба, я положил его перед выходом из туннеля, и уже через минуту одна из хозяек тянула его в нору. Но кусок был такой, что не пролез бы даже в крысиный лаз. И началась возле моего сапога суматоха, на которую нельзя было смотреть без смеха, так суетились, толкались, кусали хлеб то ли пять, то ли больше зверушек с черными бусинками глаз и острыми желтыми зубами. А на мои громкие советы никто из них не обращал внимания.
