Бернгард Гржимек - Наши братья меньшие
Никогда больше Сента не тронула ни одну из моих карликовых курочек, будь то антверпенские или японские хабо с их вертикально поднятыми хвостами, или пестрые Mille fleurs, или «тысячелистники» с их пушистыми «сапожками» на ногах. Более того, Сента очень быстро уразумела, что именно только этим маленьким благородным персонам разрешено разгуливать в саду перед домом, а назойливым белым леггорнам вход туда запрещен. Эти нахальные простушки, которых в имении было сто пятьдесят штук, содержались отдельно на птичьем дворе с одной лишь скучной целью получения от них яиц. Целыми толпами они старались проникнуть через забор в сад. По-моему, «в душе» они надо мной потешались: стоило мне их прогнать, как они только для проформы не спеша отбегали в сторону с тем, чтобы сразу же возвратиться, едва я повернусь к ним спиной.
О Сента, та умела с ними справляться! Мне даже не пришлось ее этому обучать, она сама сообразила, что нахальным белым курам в саду делать нечего и их надо оттуда выгонять. Она исполняла эту службу с таким рвением, что белоперый народец, громко кудахча, бегал взад и вперед вдоль забора, ища выхода, и, не найдя его, с отчаянным криком перелетал через ограду, причем перья так и брызгали во все стороны. А на коротконогих маленьких «японцев», которые во время такой баталии опасливо жались где-нибудь в углу, Сента не обращала ни малейшего внимания — те неприкасаемые. Надо сказать, что и леггорнов она по-настоящему никогда не кусала, а лишь гнала их прочь. Вскоре сад перед домом сделался для белых кур табу: они обходили его стороной и опасались хуже чумы.
Но у этих леггорнов были еще и другие вредные привычки, которые приносили мне немало огорчений. Например, многие из них не желали класть свои яйца на специально приготовленные для этой цепи насесты, устланные мягкой соломой. Нет, отдельные, романтично настроенные особы предпочитали нестись где-нибудь под сиреневым кустом или в зарослях терновника. Из-за этого мы бывали вынуждены устраивать изнуряющие поиски яиц, словно на Пасху, когда для развлечения детей в разные места запрятывают шоколадные яички. Сента же, которую давно уже не привязывали на цепь, и здесь проявляла свою смекалку и всегдашнюю готовность помочь. Она быстро находила все «контрабандные» яйца и приносила нам их одно за другим в своей пасти, причем целехонькими! Редко когда на каком-нибудь из них оставалась маленькая вмятинка от ее острых зубов.
Но это не значит, что она не знала достойного применения своим зубам. Еще как знала! Но только тогда, когда получала на это разрешение. Стоило появиться кому-то чужому, как шерсть на ее загривке поднималась дыбом, она смотрела то на него, то на меня, опять на него, и, если я подавал ей тайный знак (сжимал за спиной пальцы в кулак), собака тут же набрасывалась на пришельца. Но после того как мне пришлось неоднократно оплачивать разорванные брюки и бинтовать покусанные ноги, я стал осторожней с подобными «шутками». Тем не менее я и сегодня продолжаю придерживаться мнения, что «настоящая» собака должна уметь в нужный момент укусить. Большинство современных изнеженных собак даже забыли, как это делается!
Тот, кто постоянно живет в городе, даже представить себе не может, как по-разному чувствует себя человек в глухой, отдаленной местности — с собакой и без собаки. Тот, кто в городе что-нибудь натворил, мог не бояться, что его выследят сельские жандармы или узнают по расклеенным приказам о разыскиваемых преступниках с указанием их примет. Достаточно ему было сесть в трамвай, и через сорок минут он уже исчезал, затесавшись в толпу на Александерплаце. Так что, возвращаясь после лекций в университете ночью домой через лес (а с конечной остановки электрички надо было пройти лесом еще восемь километров), у меня порой появлялось ощущение, что вот сейчас из-за дерева кто-то выскочит и даст мне дубиной по голове. Темные, высокие и узкие кусты можжевельника чертовски напоминали фигуры затаившихся людей. Как раз через эту самую лесную дорогу год назад один преступник в темноте протянул веревку и ждал своей жертвы. Однако маляр, который первым зацепился и упал, уже держал наготове пистолет и выстрелил, не долетев еще до земли, так что ему удалось прострелить разбойнику руку.
Когда же я добирался до своего двора, то чувствовал себя уже значительно уверенней. Если ночью собаки начинали разоряться, например, из-за того, что воры приходили срезать вербу внизу возле пруда (и срезали ее под самый корень с тем, чтобы продавать в городе на Пасху), я обычно лишь совал поскорей ноги в сапоги (босиком я чувствую себя всегда как-то неуверенно) и в одной ночной рубашке, в сапогах и с пистолетом в руках обшаривал весь участок. И ничего не боялся, зная, что за дверью никто не может стоять, а тень напротив не может быть кем-то, потому что тогда собаки вели бы себя совсем иначе.
Однажды при подобных обстоятельствах Сента прямо-таки спасла меня от несчастья. Ночью я услышал шум в конюшне, выбежал во двор в своем обычном экзотическом наряде и увидел, что какой-то парень вывел из стойла нашу сивую кобылу и запрягает ее в бричку. Вот негодяй проклятый! Если я его сейчас окликну, он тотчас вскочит в повозку — и поминай как звали. Тогда стреляй в пустой след — какой толк? Так что лучше уж сразу выстрелить, ничего не дожидаясь. Но когда я уже начал целиться в него своим маузером, то внезапно сообразил, что тут что-то не так: почему Сента не бесится от негодования, а только слегка лает «для порядка»? Мне это показалось странным. Решил подойти поближе, окликнул и что же? Это, оказывается, наш сосед из ближней усадьбы.
— Я не хотел вас будить и беспокоить, — объясняет он, — вам ведь и без того рано вставать! А тут, видите ли, мой папаша в деревенской пивнушке перебрал лишнего. Там, за лесничеством, он свалился и не может даже ногой пошевелить. Вот я и решил быстренько за ним съездить на вашей голубой таратайке; надеюсь, что вы не против, правда же?
А я прямо онемел от ужаса — что я мог натворить! Теперь я почувствовал необыкновенное облегчение и даже был не в силах выругать этого дурака. Не будь Сенты, я бы нажил себе заклятого врага на всю жизнь, а могло еще и похуже для меня кончиться…
Сента — здоровая и крепкая собака. Каждый год у нее бывал хотя бы один помет. Причем от самых разных деревенских кобелей, которые по ночам прибегали издалека и подкрадывались к нашей усадьбе. Первый раз, когда Сента собралась щениться, она, словно лисица, выкопала себе для этой цели глубокую нору, и мне пришлось заползать туда по самый пояс, чтобы вытащить ее шестерых щенят, еще мокрых и обвалянных в песке, словно в панировочных сухарях…
Все эти щенята и все последующие отправлялись в никуда еще до того, как их слепленные глазки успевали открыться и увидеть Божий свет. Только один раз суждено было случиться иначе.
