Сергей Жигалов - Бродячие собаки
Пилот, молодой и азартный, прижимал вертолет к самой земле. Вихри от винта трепали бурьян на склонах, мели палые листья: «Ну, волчок, серый бочок!.. Ну, волчок, погоди…» — сквозь зубы приговаривал пилот. Выстрелы, гремевшие из салона, возбуждали его. Сосредоточившийся на том, как бы не зацепиться за обрыв и не нырнуть в овраг, пилот проморгал момент, когда волк вдруг развернулся и побежал вниз к озеру. Пока он разворачивал свою стальную жабу, зверь стрелой летел под уклон. Бурая шкура сливалась с копившимися на дне сумерками. Стрелки заметили его, когда волк уже достиг устья. Выметнулся на открытое место. Брюхатая ревущая птица догнала, зависла над ним. Застучали выстрелы.
— Дайте, я сам! — Окрик Большого Босса заставил остальных попятиться от двери. Седой толстый мужичок в новеньком камуфляже и жокейской кепке припал на колено, высунул ствол наружу, прицелился.
Первый заряд картечи взметнул землю со снегом слева от отпрыгнувшего зверя. После второго выстрела волк кувыркнулся через спину, будто у него из-под лап на всем ходу выдернули землю.
— Круто!
— Вы ему, Виктор Степаныч, полбашки снесли! Вот это выстрел!» — наперебой, округляя от натуги глаза, кричали, хлопали по плечам Босса, как равного, охотнички.
— А вы как думали. Босс, подрагивая от волнения растянутыми в улыбке губами, радовался удачному выстрелу, как мальчишка.
Обвисая лопастями, вертолет опустился в пяти метрах от зверя. Заряд картечи перебил ему левую переднюю лапу, одна свинцовая горошина вскользь ударила в затылочную кость, прошла под шкурой, оглушив его, и выскочила за ухом.
Сквозь страшную боль в голове волк слышал, как оборвался грохот, приблизились голоса. Зверь затаился, сжался в могучий ком боли и ярости.
— Ну-у, волчок, серый бочок! — Торопясь опередить остальных, пилот первым выпрыгнул из кабины и с лопаткой в руке бросился к волку. Пьяный от азарта погони, он не обратил внимания на плотно прижатые уши зверя.
— Добле…! — сунул лопаткой волку в бок. Страшный рывок заставил его разжать руку и плюхнуться на зад. Волк хватил за черен лопатки, расщепив его, как лучину.
Вид убегавшего волка вернул пилоту голос. Он схватил лопатку и, матерясь, побежал за подранком.
— «Куда-а!», «Стой!», «Падай!», «Ложись!»… — посыпались вслед ему крики схватившихся за ружья стрелков.
— Мудила, падай! Падай, застрелят! — громче всех орал Босс. Он несколько раз вскидывал ружье и опять опускал. Растрепанная фигура «мудилы» оказывалась на линии огня по волку. Когда пилот запыхался и сообразил отбежать в сторону, кто с колена, кто стоя открыли в угон суматошную пальбу. Зверь скрылся в камышах. Несколько человек в горячках сунулись, было, следом, но продраться сквозь стену трехметрового камыша было невозможно.
Пилот, выдабриваясь перед Боссом, долго елозил вертолетом над озером. Вихри от винтов раздували камыш, будто шерсть на теле гигантского животного. Он бы «вытропил» забившегося под кочку подранка, если бы не скорые ноябрьские сумерки. Спасая истекающего кровью зверя, они накрыли парящее на морозе озеро. Луч прожектора белесым столбом вяз в воздухе.
Обессилевший волк вжимался в грязь, дрожал всем телом. Лапа, перебитая выше первого сустава, повисла на сухожильях. Отмирала долго и мучительно. Трехлапый исхудал и ослаб. Голод погнал его ближе к человеческому жилью. Иногда засветло он выходил на свалки, пугая конкурентов-бомжей.
Бескормица толкала волка на самые отчаянные шаги. Так выждав в камышах на том самом озере, когда рыбак насверлил во льду лунки, расставил жерлицы с живцами и ушел, волк выбежал на лед. Схватил короткое удилище зубами и потащил в сторону до тех пор, пока крючок с живцом не выскочил из лунки. Скусил ловко живца, схватил другую жерлицу. На льду запрыгал полуметровый щуренок. Волк схватил его поперек и тут же сожрал. Наутро рыбак долго топтался вокруг валявшихся на гладком льду жерлиц, но так и не понял, кто его обидел. Метельными безлунными ночами, обарывая страх перед возможной засадой, волк ковылял на колхозный скотомогильник. Так он дотянул до весны.
В марте во время гона Трехлапый прибился к залетной волчьей свадьбе. В драке за волчицу вожак крепко порвал его. Волк неделю отлеживался в стоге соломы. Зализывал раны. Лай Ласки, призывные крики и выстрелы егеря подняли Трехлапого с лежки. Худой, клокастый, весь в соломе Трехлапый заковылял по долине. На его след и наткнулась Ласка.
Наступила ночь. После дневной оттепели морозило. В лунном свете провально чернели на белом обтаявшие южные склоны холмов. Волк, как и егерь, слышал по утрам бульканье тетеревов. Он заковылял на холм. В стеклянном воздухе чуткие волчьи ноздри ловили живые запахи земли, оброненного тетеревиного пера. Но сторожкие птицы улетали ночевать в лес на березы.
Лунный свет будил у волка неизъяснимые желания. Трехлапый сел на холме, задрал морду кверху. В желтоватых глазах дробинками взблеснула луна. Из горла вырвался низкий стонущий крик. Волк сидел, распустив по земле широкий хвост, держа навесу обрубок лапы. Сиплые крики переросли в тягучий вой. Приопущенная нижняя челюсть подрагивала от напряжения. С желтых клыков капала слюна. Эхо далекой стаей отзывалось из холмов, разлеталось по лесу, стекало по долине в село.
Этот вой, будто бешеное помело, разметал дворняжек по подворотням, и там, чувствуя за спиной конуру, хозяина, они заходились злобным лаем.
В этом вое не звучали отчаяние и боль. У людей бывалых, кого волчий вой застал ночью в лесу ли, степи, мурашками осыпало спину. Пальцы невольно сжимали ружейные стволы, а в сердце просыпалась гордость за этого одинокого зверя, отчаянно всей ночной вселенной объявлявшего: я выжил, я бросаю вызов жизни и смерти.
Пестрый от пробившегося сквозь ветки лунного луча взбулькнул на березе сторожевой тетерев. В дубняке свинья задрала на ветер грязное седое рыло, принюхалась, хрюкнула. Кабаны-сеголетки перестали чавкать, сбились вокруг матки, тревожно похрюкивая. Запрядала ушами брюхатая зайчиха, но с лежки не вскочила — далеко.
От волчьего воя хвост у Ласки завернулся между ног под брюхо. Но двухлетняя сука не ощутила того ледянящего страха перед волком, как забившиеся в подворотни дворняги. По голосу она учуяла: воет кобель. В ее молодом теле в ту пору бродила самая могучая сила — инстинкт продолжения рода.
Ветерок, тянувший из долины, донес до волка исходивший от Ласки запах, и волчья песнь оборвалась на полуноте. Трехлапый заковылял на этот самый желанный для него зазывный запах.
Когда до Ласки донеслось похрустывание снега под бегущими лапами, шерсть на ее загривке вздыбилась. Трехлапый остановился в двух прыжках от суки. Ласка зарычала, волк отступил, завилял хвостом и вдруг, как чумной кобелишко, опрокинулся на спину, затряс лапами. Пополз к Ласке на брюхе, всем своим видом выражая щенячью радость от встречи. Ласка взбежала повыше, склонив голову и отвалив на сторону калач хвоста, с недоумением глядела на ползущего к ней, гримасничавшего кавалера. Когда он подполз, благосклонно позволила себя обнюхать. В лунном свете лезвием взблеснула волчья улыбка.
![Брайен Килкоммонс - Ребенок и собака [Их добрые отношения. Советы опытного собаковода]](/uploads/posts/books/234699/234699.jpg)
