Александр Формозов - Формозов А.Н. Шесть дней в лесах
Свиристель
Чечетка
Десятки травяных лягушек вяло шевелились и урчали по - весеннему в мутных лужах на дороге. Местами их круглые головы были рассыпаны по воде, как множество крупных черных пуговиц. Звук шагов заставлял лягушек прятаться в воду, но уже через минуту своеобразный рокот хора начинался снова. Птицы щебетали и перекликались в кустарнике. Его оголенные ветви не скрывали пернатых от острого взгляда мальчиков, то и дело отбиравших друг у друга бинокль, чтобы полюбоваться то одной, то другой пичужкой. Стайка красивых хохлатых свиристелей надолго приковала внимание друзей. Пушистые, розовато - серые, доверчивые птички подпустили к себе на несколько шагов. На родине свиристелей, в тайге севера, люди так малочисленны и так мало вредят мелким птицам, что последние не считают человека за врага. Поэтому поразительной доверчивостью отличаются прилетающие к нам с севера щуры, чечетки, кедровки и другие. Свиристели только что до отвала наелись синих ягод можжевельника и теперь отдыхали и нежились на солнце, живописно рассыпавшись по ветвям. Дружная стайка чечеток украсила поникшие ветви березы и осыпала на землю, развеяла мелких крылатых семечек гораздо больше, чем сумела поесть.
И свиристели и чечетки готовились к отлету из поволжских лесов, где они проводили зиму, а взамен прибывали с далеких южных зимовок птицы "летующие"[7] те, которые проводят у нас только теплое время года. К этой группе принадлежали подорлики, зяблики, зарянки, певчие дрозды и многие другие из шумного общества, копошившегося по проталинам.
Малый пестрый дятел
Весна этого года была ранняя, и друзь удивлялись, что четвертого апреля нашли в лесу такое оживление. Но все изменилось, едва дорога вошла под сень высокоствольного молчаливого бора. В тени зеленых шатров елей и сосен сырой зернистый снег еще лежал сплошной пеленой. Лишь кое - где около пней и на холмах появились небольшие проталины. Сочные изумрудные, пурпурные, малахитовые, краски мшистого ковра, как первый робкий намек на весну, ярко горели в освещенных местах. Их красиво оттеняли белые пятна и узоры синих теней снега. Здесь было сыро и холодно. На опушке смолистые почки березы начали набухать, и по краям болота зацвела пушица, своими колосками нередко пробивая тонкий слой снега. А растительность бора еще спала крепким зимним сном. Даже птиц было мало: издалека слышался стук дятла, да гаички на разные тона тянули свое "тю - тю - тю - тю - тю - тю".. Зато во многих местах виднелись следы белок и целые кучи чешуек и сора от разгрызенных еловых шишек.
Следы белки
Гриша питал какое - то особенное чувство к узорным следам и следочкам мелких зверьков и сейчас, лишь только натолкнулся на хороший отпечаток четырех лап резвой белки, как принялся за рисование, хотя следы белки были ему давным - давно знакомы[8].
Окончив рисунок и запрятывая альбомчик в карман, Гриша вдруг заметил серую тень, мелькнувшую у ствола дерева. Проваливаясь в снегу, он подбежал к сосне. Белка бросила недогрызенную шишку, в которой оставалось еще много семян, и, недовольно цокая, уселась на короткой ветке. Мальчик смотрел на нее, задрав голову.
Белка покачивала большим красным хвостом и, наклонившись, разглядывала своего наблюдателя, продолжая урчать и цокать. Затем она перебралась на ствол и... начала спускаться прямо к мальчику, держась вниз головой, делая короткие прыжки, сопровождаемые таким странным завыванием, которого изумленный наблюдатель никак не ожидал услышать от этого, казалось бы, хорошо ему знакомого зверька. "Иди, иди!" — говорил Гриша, протягивая руку и стараясь чмокать по - беличьи. Шустрый черноглазый зверек продолжал приближаться, роняя кусочки коры, но прыжки его делались все нерешительнее, все короче, и вдруг, повернувшись, он стрелой взлетел вверх. "Цок - цок, чук - чук" — взволнованно повторяла белка, распушив кисточки на ушах и порывисто встряхивая рыжим хвостом вслед за каждым звуком... Нерешительно повертелась на ветке... и снова стала спускаться. На этот раз забавная зверушка остановилась всего в одном метре над головой мальчика и еще быстрее с воем взлетела на свою ветку. Так повторилось четыре раза. Гриша не знал — играет с ним белка или хочет спуститься на землю. Он был готов развлекаться с ней целый час. Но тут некстати появился Севка и неожиданным шумом напугал зверька. Белка скрылась в вершине, а мгновенье спустя друзья увидели, как на высоте тридцати метров над землей, вытянувшись и распластавшись, она перелетела на соседнюю ель. Тонка гибкая еловая лапа качнулась, едва не сбросив зверька на землю, но цепка белка удержалась, перебежала к стволу, поднялась еще выше, перепрыгнула на другое дерево, на третье и быстро исчезла в вершинах. Весь путь ее шел "верхом" или "грядой" как говорят охотники - белковшики. Спускаться на землю ей, видимо, не было никакой нужды, и все то, что произошло перед этим, приходилось считать игрой.
Трудная дорога, то грязная и топкая, то залитая водой, то покрытая снегом, проваливающимся на каждом шагу, и большой груз на плечах начали утомлять наших путников. Они дошли до места, где лес по сторонам дороги стал более мелким, а проталины обширными, и не могли устоять против искушения отдохнуть. Гриша переобувался, Севка укорачивал лямки мешка, когда с дороги послышались звуки деревенской песни и с мальчиками поравнялась молодая женщина в ярком и пестром праздничном платье. За плечами на палке висели ее новенькие ботинки, узелок и полушубок. Она шла босиком, что всего более поразило друзей, и беззаботно распевала, видимо, направляясь гостить в соседнюю деревню. "Здравствуйте, молодчики!" — приветливо произнесла она, остановившись около взмокших и раскрасневшихся ребят. "Больно скоро вы разомлели... Видать — не городское дело котомочки носить?" Друзьям и без того досаждало отсутствие привычки носить груз, а от неожиданной, правда, добродушной насмешки "пестрой бабы" как сейчас же окрестил ее Севка (гимназисты — любители давать прозвища), им стало немного не по себе. "Далеко ли путь держите?" — спросила незнакомка, внимательно их осмотрев. Севка охотно признался, что идут тока глухариные искать, охотиться[9], да не знают толком, где будет вернее. "Нам, главное, леса найти безлюдные, большие, а птица сама себя покажет". Тут он невольно повторил слова отца.
Женщина, видимо, хорошо знала эту округу. Махнув рукой вперед, она заговорила немного нараспев и сильно "окая" как все заволжские. "Дорожка вам, робятки, — одна! Версты три прямо, а как мосток перейдете — направо. Тут зимняя коротка дорога пошла в Митино и Рожновку. В Заборье придете — переночуете. А за Заборьем — самые, что ни на есть громадные леса пойдут. Такие бора, такие бора, что и с топором не бывано!.." Она немного приостановилась, видимо, сама любуясь своей складной речью. "Мы в те дальние бора по грибы, по клюкву, бруснику каждую осень ездим. Кадки, пестерья на возах с собой везем. Иной год этих поляшей да тетерь много спугиваем. Табун - от взлетит — шум такой — даже страшно делается. А в Заборье свояк наш жительство имеет — Архипов Ефим — на дальнем конце второй дом от краю. К ним ночевать заходите; люди они хорошие, до гостей приветливые. Поклон передавайте — Марья, мол, кланяется — встретилась нам по дороге... С ночлегу - то чуть свет выходите, пораньше. С ношей по холодку идти привольнее, не как днем, в жару. Из Заборья пойдете — речка встретится, за рекой смотрите кордон: на кордоне лесник есть — он токовища знает..." И уже на ходу, обернувшись, повторила еще раз: "Поклон - от не забудьте... Марья, мол, домой, к старикам гостить пошла..." Крепкие ее босые ноги быстро замелькали по дорожке.
