Ян Линдблат - Белый тапир и другие ручные животные
Для меня всегда было очевидно, что животные, взаимодействующие в пределах того или иного ландшафта, должны быть избавлены от вмешательства прямоходящих, которые сперва стреляют, а потом думают, если думают вообще. Это касается всей нашей зеленой планеты. В борьбе за существование оружием бизонов Северной Америки была многочисленность, не говоря уже о миллионных стаях странствующего голубя. Но могучее млекопитающее живет теперь милостью человека, да и то нуждается в «искусственном дыхании», от многочисленного вида остались крохи. А миллионы, даже миллиарды странствующих голубей исчезли с лица Земли во второй половине прошлого века, и каждый из них был убит человеком. В наши дни совершается косвенное убийство, пусть не намеренное, но в еще более чудовищных масштабах и куда более опустошительное. Все материки под угрозой.
Нельзя покушаться на изобилие. Алый ибис и фламинго Южной Америки только за счет того, что мы называем изобилием, еще сохраняют свои позиции и существуют как виды. Точно так же в нашей стране надо оставить в покое тетерева и глухаря, защитить их прежде всего от охотников, которые во время узаконенного сезона ружьями с оптическим прицелом очищают березы от кормящихся почками тетеревов. А ведь была пора — о ней рассказывают старые охотники, — когда тетерева водились в изобилии, так пусть же их численность регулируется теми, кому сама природа это поручила: четвероногими и пернатыми хищниками, например ястребом-тетеревятником.
Обычно фотография должна показывать птицу в свойственной ей среде. Здесь же все наоборот: зрачок тетеревятника отражает заснеженный лес, солнце и нечто вроде можжевелового куста на переднем плане — это я.
Кстати, тетеревятник исстари оказывался жертвой любителей «очищать» лес. Вполне естественно, если держаться прежнего взгляда на природу как на свой амбар, где есть место лишь тому, что годится в пищу. Сам я не охотник, но вполне понимаю тех, для кого охота — источник существования. Скажем, для индейцев Южной Америки охотиться естественно и необходимо, но в Швеции такая потребность отпала, и, во всяком случае, ничем не оправдана охота на мелкую дичь. Тем не менее традиционная ненависть к «ястребам» еще жива; правда, все больше людей наконец-то начинают признавать за этими птицами право на существование. Я неспроста взял название в кавычки — ведь большинство парящих в небе хищных птиц считают «ястребами» и убивают как таковых, хотя биолог потом нередко узнает в «хищнике» осоеда, канюка или зимняка. То, что эти птицы теперь охраняются законом, вовсе не спасает их от гнева тех, кто оберегает не столько природу, сколько старые традиции.
Пронзительный, «дикий» взгляд филина подстегивал самозванных «охотоведов», и они убивали эту птицу, не щадя и птенцов (если гнездо помещалось на уступе, куда не взобраться, — скатывали сверху камни!). Точно так же яростно сверкающие глаза подстреленного или попавшего в силки тетеревятника давали охотнику повод считать, что, погасив искру жизни в этих глазах, он освободит мир от злобного и вредного существа.
«Дикий», «ручной» — в этих словах океан заблуждений, горы невежества. Каковы признаки «дикого» животного? В прошлом представление о животных наших лесов складывалось прежде всего на основе опыта охотников, поэтому образцом «дикости» стали животные, которых пугали, преследовали, травили. Типичное «дикое» животное — тетеревятник на снимке в этой книге, с его свирепым взглядом. Казалось бы, вот наглядный пример испепеляющей ненависти, которая владеет ястребами и другими хищниками, когда они покушаются на зайцев и лесных пичуг. Никто не может быть дальше от истины. Ярость, ненависть чужды животному, когда оно охотится. Недаром сказано: ярость ослепляет. Она только нарушила бы сложное взаимодействие зрения, слуха и других функций нервной системы, необходимое для поимки добычи. Да, птица на фотографии разъярена, но снимок сделан не из тайника по соседству с ее гнездом и не телеобъективом. Объектив нормальный, с насадкой, между фотоаппаратом и глазом птицы были не метры, а десятки сантиметров. Тетеревятник попался в сеть, его освободили, окольцевали и отпустили. Естественно, он был вне себя от страха и гнева, когда его крепко держал один из охотоведов опытной станции Буда.
Три года я в густом еловом бору снимал из укрытия гнездо тетеревятника на высоте двадцати с лишним метров. Камера работала бесшумно, я взбирался на дерево около трех часов ночи, самка не улетала и не издавала тревожных сигналов, а оставалась в гнезде или рядом с ним, поэтому я убежден, что наблюдал ястреба, так сказать, на стадии самой настоящей «дикости».
На рассвете появлялся с добычей самец, самка подлетала туда, где он садился, и вскоре возвращалась с кормом для пушистых мячиков — так выглядит ястреб в младенчестве. Дальше начиналась идиллия. Трогательно было смотреть, как заботливая мамаша кормит малышей. Вы не увидели бы ничего похожего на взгляд того тетеревятника, что был извлечен из сети! А впрочем, один раз… В лесу послышался шорох и треск. Шум приближался. Мамаша спала на ветке, из-под полосатой пуховой юбки торчала, будто сжатый кулак, одна нога. Вдруг птица проснулась. Сонные поначалу глаза смотрели все более сердито. Глядя куда-то вниз, она приготовилась взлететь, и взгляд ее стал таким же недобрым, как у тетеревятника на снимке. Решив, что кто-то обнаружил гнездо и надумал выпустить по нему заряд-другой (в то время такие вещи были возможны), я и сам рассвирепел. Но тут с удивлением заметил, что «дикость» из глаз самки исчезла, уступив место любопытству. А затем разглядел то, что ястребиные глаза увидели раньше меня. Лосиху с телятами… Подойдя к моему дереву, они с явным интересом обнюхали место, где я стоял несколько часов назад.
Все хищные птицы, которых я наблюдал в их гнезде, были такими же кроткими, ничего похожего на трафаретную «дикость». Пернатый хищник во время охоты испытывает не больше дикой ярости, чем мухоловка или горихвостка, только добыча у него покрупнее.
Правда, со временем обстановка в гнезде тетеревятника накалилась. Когда птенцы оперились, им не всегда хватало дневного пайка, и по утрам, за завтраком они вели себя достаточно агрессивно, затевали драку из-за общипанной пичуги, которую мамаша теперь предусмотрительно бросала им сверху. Победитель сверкал глазами, разевал клюв, расправлял крылышки и всячески пугал сестер и братьев, так что они отступали на край и отворачивались от середины гнезда, где самый сильный и голодный принимался рвать клювом мясо. Это была настоящая агрессия, но агрессия внутривидовая, а более слабые птенцы демонстрировали покорность.
