Юрий Цеханович - О маленьких рыбаках и больших рыбах
Пошли мы с ним искать материал. Побывали в дровянике, в сарае, на чердак слазили, даже в баню заглянули. Измазались в пыли, в паутине, но ничего подходящего так и не нашли. Наконец, обратились к Марьюшке. Она сжалилась над нами, принесла из кладовой ящик. Хороший ящик — и величина подходящая, и доски струганые, белые.
Я обрадовался: вот, думаю, как раз то, что нам нужно. Дно ящика мы так целиком для аквариума и оставим, а из стенок рамки сделаем. А дерево-то какое! Чистое, гладкое!
Уселись мы с Федей на крыльце и принялись за работу. Разобрали ящик. Дно удалось сделать сравнительно легко. Мы просто сложили доски, которые составляли дно ящика, вплотную друг с другом и прибили к ним два поперечных бруска. Получился щиток. Щели в нем решили замазать после. Дошло дело до рам. Стали заготовлять для них досочки. И бумажкой мы меряли, и карандашом по линейке чертили, и пилили, и рубанком строгали, и еще половины нужного нам количества досок мы не заготовили, а уж устали оба.
В это время возвратилась со службы мама. Я даже удивился, что так скоро прошло время.
Пообедали мы с Федей и опять принялись за работу. И на другой день работали, пока снова не устали и не измучились.
И только теперь стало ясно: аквариума нам не сделать.
Мы перепортили почти весь заготовленный материал, а сделали всего две рамки. Да какие — и неровные, и косые, и непрочные. Да и неудивительно, конечно. Без инструментов и без умения разве мыслимо сделать прочную аккуратную рамку, в которую можно было бы плотно вставить стекло. Такая рамка только с виду кажется простой.
Усталые, грустные и недовольные, сидели мы с Федей на крылечке среди стружек, обрезков и всякого мусора.
Марьюшка вышла на крыльцо и спрашивает:
— Что сидите без дела? Кончили, что ли, свою работу?
— Да, кончили, — говорю, а самому так обидно, так обидно, что не сумели мы добиться своей цели.
— Что же это вы оба так сидите, как мышь на крупу надулись? Повздорили, что ли?
— Да нет, Марьюшка, не повздорили…
— Ну и ладно, хорошо, что не вздорили. А стружку-то да мусор убрать, что ли, можно? Ишь, весь двор запакостили!
И Марьюшка взяла метлу и смела стружку в кучу.
— А это тоже в мусор можно? — и показывает на наши рамки.
— Можно, — говорю ей со вздохом.
Забрав в охапку весь мусор и собираясь унести его в кухню, Марьюшка имела еще жестокость сказать нам:
— Так это вы значит, для меня два дня старались. Мне на подтопку стружки делали. Ну! Ну! И то дело!
Если бы она только знала, как больно нам было слышать эти слова, она бы их не сказала.
Так и кончилась наша затея сделать настоящий аквариум.
Но желание иметь его, конечно, не пропало. И когда прошли первые самые горькие минуты разочарования, у меня снова появилась надежда.
— Знаешь что, — говорю я Феде, — давай сходим завтра к нам в училище и попросим, чтобы нам дали на лето аквариум. Он ведь там все равно пустой стоит.
— А кого попросим? Сейчас лето, у вас в училище и нет никого, кроме сторожа.
— А у директора, ведь он там в училище и живет.
Сказал, а самому страшно стало: живо представил себе директора с громадными рыжеватыми усами и громоподобным голосом, которым он нагонял страх на все наше училище зараз. Я его только в такие моменты видал, и таким он мне и представлялся: стоит перед молчаливыми рядами учеников и весь громадный актовый зал наполняет раскатами своего мощного голоса, даже в коридоре эхо отдается. Как к такому подойдешь!
— Ну, не у директора, — говорю, — так у кого-нибудь другого. Есть же там начальство какое-нибудь…
Так и порешили — сходим завтра в училище.
Делать нам пока больше было нечего. Захотелось нам посмотреть, что сталось с теми зверушками, которых я посадил в кадку.
Наклонились над ней. От зеленоватой темной воды припахивало гнилью, и в глубине ее ничего не было видно.
Засучил я рукав и опустил руку в воду по самое плечо. На дне слизь, и только. Впрочем, мне показалось, что какие-то мелкие существа плавают и слегка касаются моей голой руки. Попробовал ловить их — не даются. Федя тоже в воде рукой пошарил и тоже ничего не поймал.
— Видно, пропали, Шурик, зверушки наши.
— Ничего, если аквариум у нас будет, новых наловим. Только бы аквариум достать.
— А сейчас давай сачки себе сделаем. Как у Тараканщика.
На этот раз мы с Федей сумели справиться с задачей, и сачки у нас получились хорошие, такие же, как у Тараканщика. Это нас утешило.
IIЕще не было двенадцати часов, когда мы с Федей на другой день подходили к реальному училищу, в котором я учился. Длинное, приземистое двухэтажное здание, дикого серого цвета выглядело угрюмо и неприветливо.
Опять представился мне наш страшный директор. Сейчас разговаривать с ним придется… Может быть, не ходить к нему?.. А аквариум?! Нет, надо идти. Что будет!
Взошли в подъезд, и я взялся за ручку тяжелой дубовой двери. Дверь была не заперта.
Через «шинельную» с рядами пустых вешалок мы прошли в длинный полутемный коридор, протянувшийся через все здание. Здесь было тихо и пахло давно знакомым «школьным запахом» — чем-то затхлым, сырым и кислым.
Ни в «шинельной», ни в коридоре никого не было. Осмотрелись мы с Федей, нарочно прошлись по коридору, громко топая ногами, чтобы дать о себе знать. Никто к нам не вышел.
— Давай, — говорю, — Федя, заглянем в естественно-исторический кабинет. Посмотрим, тут ли еще аквариум.
Подошли к кабинету, он тут же внизу помещался, привстали на цыпочки и сквозь стеклянный верх двери заглянули в кабинет.
Аквариум был тут. Как и зимой, он стоял на подоконнике, пустой и запыленный. Да и все в кабинете было запылено и в полном беспорядке. На столе лежала и стояла немытая химическая посуда и какие-то поломанные приборы. Из полуоткрытого шкафа вылезал боком ящик с насекомыми, наколотыми на булавках. В одном из углов виднелась куча бесформенного хлама, а из темного промежутка между двумя шкафами жалостно глядел прямо на нас пустыми глазницами искалеченный, серый от пыли, скелет человека. В белых зубах черепа был плотно зажат окурок папиросы.
Впрочем, все это нисколько меня не удивило. «Кабинет» имел свой обычный вид. Таким же он бывал и в учебное время. Окурок папиросы, я помню, торчал в зубах скелета целую зиму…
В конце коридора заскрипела и завизжала на блоке дверь. В полумраке, гулко шагая, показался человек. Я его сразу узнал. Это был наш швейцар Максим Андреич, которого мы, ученики, любили. Он был еще не старый, худощавый, с квадратным лицом и с подстриженными по-солдатски «бобриком» волосами и колючими солдатскими усами. Любили мы его за то, что он всегда спокойно и ровно относился к нам и хоть порой прикидывался строгим, но никогда не жаловался на нас начальству, а порой и покрывал наши шалости и даже заступался за нас.
