Вячеслав Пальман - Там, за рекой
Вели себя туры более или менее одинаково. Только туриха, пойманная третьей, не притронулась к пище ни в первый день, ни во второй. Лежала, поджав ноги, безучастная ко всему и какая-то отрешённая. Шерсть на ней взлохматилась, она не била по клетке, не реагировала на подходивших.
На третий день, ослабев ещё больше, забилась в угол и даже закрыла глаза. Что угодно, пусть смерть, но не это…
— Неладно, — задумчиво сказал Лысенко.
— Давайте отпустим, — предложил Саша.
Решили подождать до вечера. Кидали хлеб, овёс, лучшие травинки, но она даже взглядом не удостаивала.
С общего согласия Саша открыл дверцу.
— Вставай, непримиримая, — сказал он.
Туриха как-то рассеянно оглядела людей, перевела взгляд на горы, луга. Глаза чуть-чуть оживились, сухой нос шевельнулся. Шатаясь, пошла она по густой траве, раз десять оглянулась, и уже на подъёме Саша увидел в бинокль, как она, лёжа, ущипнула траву раз, другой, третий. Утолила первый голод и, поднявшись, прошла сквозь кусты. Достигнув вершины увала, вдруг оглянулась, увидела балаган, дымок, людей, испугалась и побежала.
— Будет жива, — сказал Лысенко. — Ничего мы ей не повредили. Характерная очень. У них, у зверей, тоже разные бывают. Такая скорей подохнет, чем смирится.
— Ишь, философ, — не без усмешки сказал старший лесник. — А как же ты сам ещё недавно…
Саша сделал ему знак: ну зачем?
Иван сдвинул брови. Но промолчал.
Вскоре ловцы посадили в клетки ещё трех туров, а ночью у балагана началось смятение. Лошади, сбившиеся поближе к людям, тревожно захрапели и сорвались с места. Лесники проснулись, но лежали тихо, стараясь понять, кто это нарушил ночной покой. Потом послышалось движение в клетках, топот туриных копыт, беспокойство.
— Не медведь ли шастает? — тихо сказал старшой.
Взялись за карабины. Саша быстрее других обулся и первым открыл дверь.
Звёздная, холодная ночь стояла вокруг. Темнота полная. Лишь приглядевшись, в пяти метрах от порога он увидел белое пятно. Автоматически вскинул ружьё. Белое пятно шевельнулось, поднялся хвост и вяло ударил по земле раз и другой.
Ещё не веря глазам своим, Саша шагнул ближе.
— Архыз?
Овчар лениво повалился на бок. Бей меня, режь меня, но я тут и в твоей власти…
3Требовалась железная выдержка, чтобы усидеть на цепи в эти тёплые летние дни.
Маленький двор Молчановых, с точки зрения Архыза, напоминал тюрьму. Окружённый штакетом, через который из огорода заползала разросшаяся малина, двор служил одновременно и птичником. Архыз, давно приученный равнодушно взирать на куриную мелочь, томясь заползал в конуру.
Елена Кузьминична хорошо кормила овчара, по вечерам даже сидела с ним на крылечке, гладила холёную шерсть и что-нибудь рассказывала, а он вслушивался в её журчащий ровный голос, понимал всю меру доброты этой седой женщины, даже испытывал к ней нежность. Но в то же время думал своё: когда придёт хозяин и он вместе с ним начнёт настоящую жизнь в лесу, полную неожиданностей и от одного этого несказанно интересную.
Однажды у дома остановилась не видная со двора машина. Архыз прислушался и тотчас догадался, что в дом вошли чужие. Впрочем, не совсем чужие. Женский голосок с милым придыханием он уже слышал. А мужской был действительно чужим.
Он все-таки поднялся, стал ходить вдоль проволоки, гремел цепью, чтобы обратили на него внимание. И в самом деле, открылась дверь, на крыльцо выпорхнула девушка в брючках, в зеленой курточке, отвела тыльной стороной ладони светлую, прямо золотую, прядку волос от лица и сказала:
— Здравствуй, Архыз! Тебе скучно, бедненький ты мой!
И бесстрашно подошла.
— Ждёшь не дождёшься своего хозяина, да? — спросила Таня. — Когда вы-то его ожидаете, тётя Лена?
— Обещал через полторы недели. Поживи у нас, отдохни, Танюша, как раз и Саша подойдёт.
— Ой, что вы, работа! Надо тропу проверить, скоро поведём туристов. Сначала Виталик, потом я…
Елена Кузьминична внимательно присматривалась к хлопцу. Кажется, все неприятности из-за него.
— Он у нас первопроходец, — со смехом добавила Таня и легко тронула Виталика за руку. И жест этот, тёплый, доверчивый, тоже заметила старая женщина.
В смехе девушки Архыз не уловил особенного веселья. Какой-то нервный смешок. Да и сама она выглядела беспокойной, неловкой. Даже себе сказать не могла, зачем заехала.
Лицо её вдруг дрогнуло, глаза беспокойно забегали.
— Ты подожди меня у машины, — сказала она Виталику. — Я скоро…
Елена Кузьминична стояла в дверях, прислонившись плечом к косяку.
— Не осуждайте меня, тётя Лена, — сказала Таня, не глядя на неё и краснея. — Так все получилось…
Говорить дальше не могла: комок в горле. Елена Кузьминична беззвучно заплакала, сказала сквозь слезы:
— Эх, Таня, Таня… А я-то ждала, радовалась.
Тогда и Таня, всхлипнув, вдруг подбежала к ней и уткнулась головой в плечо. Архыз сидел строгий, недоуменный. Что случилось? А Таня плакала и говорила, что Саша для неё дорог по-прежнему, что знает она, какую боль причиняет, что все это неожиданно, неотвратимо…
— Люблю Виталика, очень люблю, — вдруг окрепшим голосом произнесла она. — Ничего не могу с собой сделать!..
— Значит, не судьба нам. — Елена Кузьминична вздохнула и вытерла глаза. — Пусть будет жизнь твоя счастлива, Танюша. А Саша… Ты не говори ему ничего, не терзай. И не встречайся. Слышишь? Считай, что простилась. И спасибо тебе за честное признание. — Елена Кузьминична поцеловала её. — Иди. Он заждался.
Таня потрепала Архыза за уши и ушла. Он услышал шум машины, в доме утихло. Елена Кузьминична вышла во двор, села на крылечко и, подперев подбородок ладонью, задумалась.
То ли хозяйка так уж была занята своими невесёлыми мыслями, то ли пожелала сделать овчару облегчение, но только когда принесла ужин, то отстегнула цепь. Он и виду не подал, как обрадовался, лишь глаза сверкнули. Сунул нос в миску, ел, а сам косил на неё: уйдёт или опять прицепит? Наверное, она думала прицепить, но забыла. А когда ушла в дом, Архыз перемахнул через штакет и прямиком сквозь заросли сада к реке, там напился холодной воды, прыгнул на камень, другой и очутился в лесу.
Задохнулся от счастья и свободы. И побежал…
Усталость заставила овчара поискать ночлега. Архыз побродил в темноте вокруг избранного места, убедился в безопасности и тогда забрался под кизил, свернулся клубком и уснул.
Первое чувство, которое он испытал, проснувшись на заре, был голод. Приученный к регулярному кормлению, организм требовал пищи. Архыз потянулся, глубоко вдохнул свежего и чистого воздуха и прежде всего отыскал тропу, где следы лошадей. Свою дорогу. А затем уж отвалил влево и начал поиск съестного.
