Вахтанг Ананян - Месть
Настала осень. Мохнатка ходила со мной на охоту, а в свободные дни поедала фрукты, сидя на деревьях.
4
Перед весной Мохнатка стала задумчивой и раздражительной. Теперь ни мать ее Богар, ни дети уже не смели шутить с нею. С гор и полей она возвращалась домой расстроенной; все ее мысли, казалось, оставались в расщелинах Артоса. Она грустно повизгивала и поглядывала на скалы, где жили ее родичи. К вечеру Мохнатка особенно мрачнела. С последними лучами заката она выходила издеревни, взбирались на вершину холма, поворачивала голову в сторону реки, нюхала воздух, чуя запах живших там медведей, и печально скулила.
Природа сделала свое дело, в Мохнатке созрела естественная потребность любить и стать матерью. И она с помутившейся кровью, помутившимися мыслями двигалась беспокойно, стремилась к тем незнакомым животным, которых она не видела и не помнила, но с которыми была связана сердцем.
Однажды, выходя под вечер изущелья реки Тигр, я услышал за собой рев медведей. Посмотрел назад. Невдалеке у пещеры стояли два медведя; они смотрели в нашу сторону и нюхали воздух. Мохнатка, не ожидая моего «геч», пошла им навстречу. «Оош, Мохнатка, оош!.. — крикнул я. Она остановилась, нерешительно обернулась. Видно было, что вней происходит внутренняя борьба. Однако победила природа.
Я знал, что и человеческое существо не в силах бороться с призывом природы, и больше ее не позвал. К тому же июнь был близок, и меня томила тревога — Юсуф-бек должен был подняться в горы, он и Мохнатку увел бы да и меня из-за нее замучил бы. Мысль об этом укрепила мое решение дать свободу медведице.
Я повернулся и пошел прочь, но услышал за собой топот. Мохнатка! Она вернулась, облизала мне руки, печально взвыла. Я понял, что она очень привязалась ко мне и не хочет уйти против моей воли. Я погладил ее по голове, показал ей пальцем на медведей и сказал: «Геч!» И она ушла к своим начинать новую жизнь, а я, печальный, вернулся в село…
5
Прошло время. Мы немного забыли о Мохнатке. Я снова ходил на охоту, но в другие места, потому что к ущелью Тигра сердце не лежало — не хотелось встретиться с Мохнаткой.
Южный склон Артоса летом лишен растительности. Там голые скалы, щебень, чахлые кусты и терновник. Молодая трава засыхает еще в июне, и эта часть горы приобретает пепельный цвет. Только в ущелье, у родников, есть еще жизнь и зелень. На одном из таких голых склонов стоит старый ветвистый дуб, дающий тень утомленным жарой путникам и овечьим стадам. Даже издали видна, немного ниже дерева, узкая темно-зеленая впадина, и путник тотчас же догадывался, что из-под дуба струится родник и дает жизнь этой зелени.
Как-то по пути в одно из знакомых мест сел я у этого родника, развязал башлык, поел и отдыхал, прислонившись к дереву.
Не знаю, как это вышло, но меня взял сон. Устал человек, а тут тень, прохлада — ясно, задремлешь.
Много ли я спал, мало ли, аллах знает, но когда открыл глаза, вижу — солнце уже заходит за горы. Протянул руку к ружью — нет ружья. Посмотрел туда-сюда — нет ружья. И людей поблизости не видно. Думаю: не унес ли разбойник? Но чего же он меня в живых оставил? Даже не ограбил… А если не разбойник, так кто же унес ружье?
Только я подумал об этом, как слышу сзади: тумб-тумб-тумб… Обернулся — что я вижу! Прямо на меня идет огромный медведь. Я так и затрясся от страха. Эх, думаю, кремневки моей славной нет, чтобы ему башку разбить, что сделаешь одним кинжалом… Обернул левую руку полой бурки, выставил вперед, как щит, и жду.
Проклятый медведь без всякого страха идет прямо на меня, будто перед ним и человека нет. А меня страх обуял. Конец мне, думаю. Хотел залезть на дерево, да вспомнил, что медведь поопытнее, чем я, в этом деле. И в эту отчаянную минуту я вдруг заметил, что медведь на правую заднюю ногу хромает, и сердце заскакало от радости.
«Ай, Мохнатка, родная, ай, хромая моя! — закричал я и, протянув руки, бросился ей навстречу, обнял ее голову.
Медведица дружелюбно зафыркала и по старой привычке облизала мне лицо. А потом стала передо мной и смотрит на меня так печально, так горестно, точно сына похоронила. Говорю я ей: «Отчего ты так печальна, моя родная, почему одна? Разве я тебя затем к твоему народу послал, чтобы ты грустила? Где же муж твой? Где детки?» А она, как вдова, поникла головой и тихо вздыхает. Потом повернулась и пошла. Пошла, вытащила из-под камня мое ружье и, как человек, на двух ногах несет ко мне, обняв его передними лапами.
«Вот так чудо! Зачем это она мое ружье прятала? — думаю я, — Дивны дела аллаха! Погляди-ка, знает ведь, что ружьем проливают кровь, побоялась, должно быть, чтобы я неубил ее, не узнав спросонья».
Ну да, Мохнатка хорошо эти дела знала. Протянул я руку за ружьем, а она не дала, повернулась и пошла куда-то наверх, на скалы. Шла, шла, потом оглянулась, сделала еще несколько шагов, сноваоглянулась, то на меня посмотрит, то на противоположную скалу, точно хочет сказать, что там что-то есть, чтобы я пошел за нею.
Изумленный, иду за ней, а ноги у меня точно чужие; не понимаю — то ли я околдован, то ли с сатаной спознался, то ли это воля пророка, чтобы ружье мое медведь взял, а я шел за ним с пустыми руками… Так шли мы до самой вершины. Знаю, что с той стороны глубокой обрыв. Добравшись до вершины, медведица припала к земле и, затаив дыхание, подползла к краю обрыва. Посмотрела осторожно вниз, потом так же, ползком, вернулась назад и дала мне ружье. Дала мне ружье, а сама то на меня смотрит, то на край обрыва.
Понял: там что-то есть. Помянул имя аллаха, присел, сгорбился и, опираясь на ружье, пополз вперед, Я дополз до обрыва, лег на живот и оглянулся. Затаив дыхание, медведица ползла за мной. Доползла, прильнула к земле у моих ног.
Я сделал еще небольшое усилие и наклонился над обрывом. Скала стеною уходила отвесно вниз. У подножия она вдалась внутрь, образовав пещеру. Перед пещерой я увидел нечто до того дикое, что у меня чуть сердце не выскочило. Громадная, величиной с корову, кошка спала, распластавшись у входа в пещеру. Заходящее солнце бросало на ее рыжую, в полосах, красивую шкуру несколько снопов света, и в лучах его шкура искрилась и мерцала, как одеяние самого шахин-шаха, сотканное из чистого шелка. Зверь этот, о котором я так много слышал от отца, спокойно спал, лишь изредка, как кошка, отгоняя лапой надоедливых мух.
Когда охватившая меня дрожь улеглась, и я успокоился, я взял ружье и положил его на край скалы. Но навести ружье — будь оно неладно! — мне долго не удавалось. Скала сильно вдавалась внутрь, а тигр лежал у самой пещеры и попадал на мушку только боком. Подвинуться вперед, свеситься — опасно: слечу вниз головой.
