Герман Мелвилл - Моби Дик
Нет, когда я хочу отправиться в плавание, я нанимаюсь простым матросом. Правда, при этом мною изрядно помыкают и заставляют прыгать с реи на рею, подобно кузнечику на майском лугу. И поначалу это довольно неприятно, особенно если носишь старинную, достопочтенную фамилию. Задевает чувство чести. Но, в конце концов, не такая уж беда, если какой-нибудь старый хрыч прикажет мне взять метлу и вымести палубу. Вы думаете, я много потеряю от этого в собственном мнении?
И, наконец, я плаваю матросом еще и потому, что матросу платят деньги, а что касается пассажиров, так я ни разу не слышал, чтобы им заплатили хоть пенни. Напротив, пассажиры сами должны платить. А между необходимостью платить и возможностью получать плату — огромная разница.
Но вот с какой стати я, столько проплававший на торговых судах, на этот раз решил пойти на китобойце — объяснить это я и сам затрудняюсь. По всей вероятности, так уж было мне на роду написано.
Немалую роль, правда, в этом решении играли величественные и загадочные морские чудовища — киты, которые всегда привлекали мое любопытство. А кроме того, меня влекли к себе и отдаленные моря, и дикие берега, и тропические земли. И я с радостью готов был испытать все неизведанные мною опасности китобойного промысла, и в моем воображении уже рисовались целые стада громадных китов, а среди них один — грандиозный и зловещий, внезапно возникавший из морской пучины и сверкавший на солнце, как белоснежный айсберг.
Глава вторая
Нью-Бедфорд
Приняв окончательное решение отправиться в путешествие на китобойце, я запихнул пару рубашек в свой старый ковровый саквояж, сунул его под мышку и, взяв курс на Тихий океан, прибыл в Нью-Бедфорд. Было это в декабре, в субботу вечером. Можете себе представить мое огорчение, когда я узнал, что маленький пакетбот до острова Нантакет уже отплыл и никакого другого транспорта не будет до самого понедельника.
Все юные искатели невзгод и тягот китобойного промысла останавливаются в этом самом Нью-Бедфорде. Отсюда и отправляются пакетботы до Нантакета, который следует считать родиной китобойного дела. Именно в Нантакете был вытащен на берег первый кит, забитый американцами. И откуда же еще, как не из Нантакета, отплыл когда-то маленький отважный шлюп, наполовину груженный булыжниками, предназначенными, как гласит предание, для того, чтобы швырять ими в китов, определяя ту дистанцию, с которой можно метать гарпун?
Итак, прежде чем отправиться к месту назначения, я должен был провести в Нью-Бедфорде ночь, день и еще одну ночь, и потому возник серьезный вопрос, где я буду есть и спать все это время.
Был вечер, весьма подозрительный, морозный и неприютный. Никого в городе я не знал. Дно моих карманов было тщательно обшарено пальцами, которые подняли на поверхность лишь жалкую горстку серебра. «Итак, куда бы ты ни отправился, Измаил, — сказал я себе, стоя посреди мрачной улицы с саквояжем на плече и сравнивая сумрак в северной части небосвода с мраком в южной его части, — где бы ты, в премудрости своей, ни решил остановиться на ночлег, будь любезен заранее осведомиться о цене и не слишком привередничай».
Неверными шагами меряя мостовую, я миновал гостиницу «Скрещенные гарпуны», где все выглядело слишком весело и слишком дорого для меня. Чуть дальше виднелась вывеска: «Меч-рыба». Но из окон «Меч-рыбы» доносился звон бокалов и вырывались столь яркие лучи света, что они, казалось, растопили плотный слой снега и льда перед домом. «Нет, и тут слишком светло и весело, — снова подумал я, — но не теряй надежды, Измаил, продолжай свои поиски!» И я отправился дальше, придерживаясь тех улиц, которые ведут к морю, ибо там, без сомнения, должны были находиться самые дешевые, хотя, может быть, и не самые роскошные гостиницы.
Что за унылые улицы! Пустыри, длиною чуть ли не в милю; ни фонаря, ни освещенного окна. Только где-то вдалеке едва заметный проблеск света, точно свеча во мраке подземелья.
Продвигаясь во тьме, я набрел, наконец, на слабый огонек недалеко от пристани и услышал в воздухе тихий, унылый скрип. Подняв голову, я разглядел над дверью раскачивающуюся вывеску, на которой белой краской было начертано:
Гостиница
"Китовый фонтан"
Питер Гроб
«Гроб?.. Китовый фонтан?.. Звучит несколько зловеще», — подумал я. Ветхий домишко, украшенный этой мрачной вывеской, покосился набок, словно несчастный паралитик. В окнах было темно, из-за двери не доносилось ни звука. «Вот это пристанище мне по карману! — сказал я себе. — Ну что ж, отдерем лед с обмерзших подошв и посмотрим, как выглядит этот «Китовый фонтан» изнутри».
Глава третья
В гостинице «Китовый фонтан»
Войдя в дом, я оказался в просторной низкой комнате, обшитой деревянными панелями, будто сжатой со всех сторон бортами ветхих кораблей. На одной стене висела большая картина, вся закопченная и до того стертая, что только путем тщательного ее исследования, многократно к ней возвращаясь и настойчиво расспрашивая соседей, можно было кое- как приблизиться к пониманию замысла живописца. А замысел этот сводился, по всей вероятности, к следующему: невдалеке от мыса Горн на судно обрушился свирепый ураган; несчастный корабль уже наполовину погрузился в кипящие волны, и на картине видны только три его осиротевшие мачты; в довершение всех бед, разъяренный кит вознамерился перескочить через погибающее судно, и глаз живописца застиг его в тот страшный миг, когда оголенные мачты вот-вот вонзятся в черную китовую тушу.
Вся противоположная стена комнаты была увешана копьями и дубинками из арсенала варваров и каннибалов. Глядя на одно из этих жутких орудий — громадный металлический серп с изогнутой рукоятью, — нельзя было не съежиться, представляя себе кровавый урожай, собранный свирепым дикарем с помощью этого инструмента. Здесь же висели старые заржавленные гарпуны и остроги, изогнутые и покореженные — грозное оружие прославленных китобоев. О некоторых из них можно было бы рассказать замечательные истории. Вон той длинной острогой пятьдесят лет назад Нэйтон Свейн за один день поразил пятна дцать китов. А этот гарпун — так похожий на штопор — был заброшен в яванских водах, а извлечен из пучины лишь много лет спустя у мыса Бланко. Гарпун вонзился чудовищу в хвост и, подобно игле, блуждающей в человеческом теле, прошел за несколько лет путь в сорок футов и найден был у самого китового горба.
Миновав этот унылый вестибюль, я через низкую арку, пробитую, по всей вероятности, на месте бывшего громадного камина, попал в гостиную. Здесь было еще более уныло и сумрачно: над головой нависали такие тяжелые балки, а под ногами скрипели такие корявые, ссохшиеся доски, что впору было вообразить себя в кубрике дряхлого корабля, темной ночью покачивающегося у пристани. Вдоль стены стояли стеклянные ящики со всякими запыленными сокровищами, собранными в самых отдаленных уголках нашего обширного мира. Возле них слонялись, в ожидании ужина, несколько молодых матросов, разглядывающих заморские диковинки.
