Юрий Куранов - Избранное
Сашка улыбнулся и снова стал глядеть в небо. Сквозь сумерки звезды не просвечивали, только низко над лесами горел один желтый неподвижный огонек.
— Полночь-то какая, — сказал Сашка, приподнимаясь на локте и прищуренно, сквозь тонкие синеватые ресницы, глядя на Егору.
— Какая? — улыбнулась Егора. — Ишь, уставился. Чего глядишь-то?
— Да так.
— Так, так. Пойдем сеть вынимать.
— Да ведь сеть-то чужая.
— Говорю тебе, не чужая. Отцова она. Я ведь знаю. Он здесь каждый год сеть держит. Пошли.
От воды поднимался густой синий пар. Сашка и Егора вошли в этот пар с противоположных берегов, так что еле различали друг друга сквозь толщу тумана.
Прямо в платье Егора забрела в дымящуюся воду, и платье поплыло вздутым синим пузырем. Егора локтями втиснула платье в воду, присела и стала отцеплять свой конец сети глубоко под корягой. Отцепив, она с сетью пошла по грудь через старицу к Сашке.
Вода была теплая, на каждом шагу пузырилась и булькала. Ноги грузли в легкий податливый ил.
Сашка стоял на берегу у самой воды и широкими рывками тащил сеть. По мелкому слою сети здесь и там поблескивали пузатые карасики. Сашка брал их в горсть и швырял назад в старицу. Карасики гулко шлепались в воду.
Скоро в крупном слое сети повисли большие черные окуни, словно выкованные из темной прозрачной стали. Окуни надували горбатые спины, топырили плавники, бились и, казалось, позванивали чешуей.
Егора прямо с середины старицы широкими шагами бросилась к берегу. Она обеими руками на ходу выдирала окуней из сети, натыкалась на плавники и то и дело слизывала с исколотых пальцев кровь. Потом, пригнувшись, она со смехом бегом потащила окуней в мокром грязном подоле к костру.
Бросив рыбу в траву, Егора остановилась над огнем и, поеживаясь, принялась сушить платье, Сашка опять лежал в траве. Сквозь легкие остатки сумерек он смотрел на Егору снизу вверх.
— Ну, теперь бы и ухи… — сказал он наконец.
— Ухи, ухи. Возьми вон чугунок. — Егора показала рукой в ивняк над старицей. — У отца вечно там чугунок стоит, Чего глядишь-то?
Сашка неохотно поднялся, побрел в кусты и вернулся с чугуном, похожим на огромную печеную луковицу, Егора взяла чугун и направилась к реке, мимо старицы, по сухой прохладной траве.
Вернулась она не скоро. Шла, прижав обеими руками полный чугун к животу и широко расставляя ноги, Еще издали она весело закричала:
— Фу ты, леший понеси! Чего глядишь-то? Хоть бы рыбу обдирал. Мужики же пошли…
В это время далеко в лугах послышался быстрый конский топот. Потом топот оборвался, и кто-то молодым, почти мальчишеским голосом завопил:
— Сашка! Саш-ка-а-а!
Сашка насторожился. Крик раздался снова, далеко отдаваясь в лугах и вдоль сосняка. Егора замерла и с тревогой смотрела в сторону, откуда донесся крик. Сашка набрал в грудь воздуха, отвел руки назад, словно собрался взлететь и ответил:
— Эй-я-я-я!
Вскоре из-за ивняка вывернул парнишка на черной маленькой лошадке. Он поскакал берегом к костру, вопя во все горло, словно за ним гнались: «Сашка!» Конь под парнишкой был какой-то лохматый, с вывернутыми ногами, бежал приседающей рысью — ни дать ни взять леший. Леший остановился возле Сашки, косясь в траву на окуней бурыми глазами с синеватыми жилками.
— Сашка! — закричал парнишка опять. — Побегли в село, у ваших геологов ктой-то ногу ли, что ли, сломил. Лететь врача надо…
Парнишка бешено вытирался рукавом, поводя под синей широкой рубахой угловатыми плечами и облизывая губы.
— Что ж, — сказал Сашка, глядя на Егору, — так уха и не вышла. — Он застегнул китель и шагнул к ней, — Вечером увидимся.
— Вечером так вечером, — ответила Егора, тоже глядя на Сашку и отступая от него. — Чего глядишь-то?
Парнишка тронул поводья, и Сашка зашагал рядом с конем за старицу, к селу. Егора поглядела им вслед, потопталась на месте, крепко сжала ладонями веснушчатые холодные щеки и крикнула:
— Смотри, а то доброшу! Мне заворотить недолго.
Сашка оглянулся и помахал рукой.
— Ничего. Ты уж давай на пристань. Вечером встретимся.
— Смотри, — сказала Егора и стала заливать костер водой из чугуна.
Утренняя заря широко обдала небо белым предсолнечным светом. Соловей давно уже молчал. Только иногда вдруг чудилось, что он все поет. За лесами то здесь, то там начал раздаваться прозрачный быстрый звон, Это на ночлегах готовили косы к травам.
Егора скатала сеть, спрятала ее в кустах над водой, где обычно ее прятал отец, вернулась к кострищу и задумалась, глядя в землю. Окуни мутно посвечивали в траве прозрачной черной чешуей. Егора перешагнула через окуней и широкими шагами сквозь кусты направилась к дороге, где стоял ее лесовоз.
Машина грузно дремала обочь наезженной бревенчатой дороги, что вела от села к реке, на пристань лесосплава. Прицеп накренился и осел, приплюснутый тяжкими рыжими бревнами. От бревен сухо тянуло сосновой смолой, смола застыла на срезанных сучьях желтыми спекшимися потеками.
Егора обошла вокруг прицепа и влезла в кабину. Она включила мотор и осторожно вывела покачивающуюся, словно сонную, машину на бревенчатую колею. Потом Егора резко взяла скорость. Медные сосны о крошечными зелеными верхушками замелькали по обеим сторонам дороги, как спицы в велосипедном колесе. Сухой резкий ветер упрямо бил в кабину и разворачивал тяжелые Егорины волосы с затылка на глаза. Егора сняла с верхнего края ветрового стекла шелковую мелкую сетку для волос. Егора ухмыльнулась, вспомнив, что эту шелковую сетку забыл в кабине Сашка. Она положила на руль голые локти и, придерживая баранку локтями, надела сетку себе на голову и спрятала под нее волосы.
На одном из поворотов Егора увидела, как позади, там, где осталось село, поднялась в небо машина, похожая на раздутую ящерицу. Машина покачнулась в воздухе и, поблескивая на солнце огромным горизонтальным винтом, пошла над лесами. Потом машина замерла на месте, как бы приглядываясь к земным дорогам.
— Лети, лети, чего глядишь-то, — сказала Егора той машине и, больше не оглядываясь, погнала лесовоз дальше.
НИКИТА ГЕНЕРАЛ
Никита ехал в бричке лесной ночной дорогой и уже сворачивал к ближнему хутору. Над бричкой низко пролетела сова. Сова чуть не задела крылом дугу, конь присел на задние ноги и шарахнулся. Сова ушла к хутору и села на огородный шест, перед самой избой. Никита тоже подъехал к избе, вылез из брички, замахнулся издали на сову вожжами и громко сказал:
— Ишь, мгла!
Сова не шелохнулась.
