Альманах - «На суше и на море». Выпуск 2
Колыванов и Лундин, крупно шагая, углублялись в лес по шоссейной дороге, соединяющей город с алмазными приисками. Трасса эта, как и все новые дороги, шла по прямой, так что с горки виднелись далеко у самого горизонта, километрах в двадцати, увалы, перерезанные просекой.
Там просека становилась тонкой, как нитка, связывавшая небо и землю. Небо было «тучное», тяжелое, набрякшее сыростью, которая поднималась к нему от осенней земли, от многочисленных озер, болот, луговин, где вода просвечивала сквозь выбившуюся отаву, такую нежно-зеленую, что странно было представить ее замерзшей, занесенной снегом, а ведь снегопады могли начаться со дня на день.
Лундин искоса взглянул на Колыванова, улыбнулся ему с хитринкой и цокнул языком. Теперь этот звук заменял Григорию свист и слова, с какими он обращался к собаке раньше, и Дамка, поведя на него умными глазами, свернула в лес. Колыванов видел, как она пошла по кругу, превращающемуся постепенно в крутую спираль, как бы навиваемую на идущего охотника. Привязанный Орлик заскулил и подергал поводок, но Лундин спокойно шагал вперед, и Орлик подчинился новому хозяину.
Зверь по-прежнему владел этими лесами. В городке было не в диковину увидеть мечущихся по крышам и уличным деревьям белок, а утром, идя на работу, распознать лисьи и волчьи следы вдоль и поперек дороги. Охотники уходили иной раз на денек, чтобы побелковать, и приносили связку шкурок из пригородных лесов, не занимаясь дальним промыслом, не выезжая в охотничьи избушки. Колыванов знал, что Дамка скоро найдет белку, он пока не понимал главного: как Лундин, не слыша лая, разыщет собаку.
В это время Дамка подала голос. Судя по визгливому взлаиванию, она выследила белку, но белка оказалась пуганой и шла «грядою», то есть пыталась спастись от собаки стремительным побегом но вершинам деревьев. Орлик вдруг тоже залился звонким лаем, дрожа от нетерпения. Дамка, уже отбежавшая далеко в погоне за белкой, взвизгнула, вызывая хозяина. Потом затявкала с долгими перерывами. Это означало, что она выгнала белку из гущины на отдельное дерево, где зверек и остановился.
Лундин, внимательно следивший за Орликом, снова усмехнулся, чуть отпустил поводок, кивнул Колыванову и пошел за нетерпеливо рвущимся вперед Орликом скорым, но спокойным шагом, как ходят уверенные в себе и в своей добычливости охотники. Колыванов еле поспевал за Григорием, перепрыгивая залитые водой мочажины, увертываясь от колючих кустов шиповника, росшего по краю дорожной вырубки.
Когда он выбирался из урмана на голос Дамки, Лундин уже стоял под деревом, сняв ружье и выискивая глазами белку. Раздался сухой выстрел, какой получается, когда белковщик заряжает патрон ослабленным зарядом пороха и двумя-тремя дробинками, чтобы не портить шкурки зверя. Тельце белки, сбивая хвою, упало на землю. Дамка кинулась к ней, придавила ее лапами. Но Лундин цыкнул, и Дамка виновато отпрянула.
Сунув белку в ягдташ, Лундин снова послал Дамку вперед и взглянул на Колыванова по-детски радостными глазами. Колыванов вдруг заметил, что взгляд его стал прозрачным и чистым, словно самый воздух леса изгнал из глаз беспокойство, томившее Лундина до первого выстрела. Григорий от всей души радовался своей удаче. Колыванов невольно обнял его, точно благословляя на длинный и трудный путь. Лундин погладил Колыванова по плечу, достал свою доску и начеркал:
«Проживу, не беспокойся. А отца я к тебе пошлю, пусть поможет, он должен был сегодня вернуться из района…»
Пожав руку Колыванову, Григорий взглянул на рвущуюся вперед собаку, дал ей немного побольше поводка и двинулся за ней. Далеко в лесу звонко заливалась Дамка, вызывая хозяина и Орлика, оповещая их, что она опять увидела серого зверька, что зверек сидит спокойно, что взять его можно без хлопот. Лай Дамки слышал Орлик, а по его поведению узнавал обо всем и охотник…
4Конечно, Чеботарев крепко обиделся, узнав, что Гриша Лундин не захотел с ним повидаться.
Анастасия Егоровна, помолчав и поохав, не выдержала и выложила все, что приметила в госте и о чем наслышалась раньше. По ее словам, Григорий и оглох и онемел и чуть ли не ищет себе поводыря, зачем бы ему иначе сводить со двора собаку Колыванова?
— Но не ослеп же он вдобавок? — пошутил было Чеботарев, не очень поверивший рассказу Анастасии Егоровны. — Зачем ему собака-поводырь?
— Не знаю, не знаю, а собаку-то свел!
Но тут вернулся Борис Петрович. От его рассказа у Чеботарева сразу заныло сердце.
«Эх, Гриша, Гриша! Ты навечно останешься в памяти певуном, рассказчиком, весельчаком! Вот судьба!»
Невольно вспомнился старик Лундин. Как посуровел он, когда заговорил о беде сына…
Чеботарев пожалел, почему так неладно устроена наша жизнь? Ведь дружески же расположен к человеку, вместе не один пуд соли съели, бродя по разным кочевьям, куда приводит строителей их дело, а вот хоть изредка письмо написать, справиться о житье-бытье, на это никогда времени не хватает; расстались, будем надеяться, что еще встретимся… А сейчас и встретиться вроде неловко…
Впрочем, Василий, по свойственной ему деятельной натуре, грустил недолго. Не может быть, чтобы врачи не помогли Грише! Вон, говорят, новые сердца научились делать, собакам в каком-то институте новые головы пришивают, найдут средство и для Лундина!
А сейчас надо и о себе рассказать — ведь почти два года не видались! И о делах Бориса Петровича узнать поподробнее — не стал бы он вызов посылать, если бы нужды не было…
О себе Чеботарев рассказал в двух словах. Выяснилось, что оседлая жизнь Чеботарева получилась не такой уж вольготной, как он надеялся, когда просил Колыванова отпустить «по семейным обстоятельствам». Жена попалась, правда, славная, умница, но, как и полагается совхозному агроному, да еще на целине, по целым неделям дома не бывала. Самому Чеботареву должность выпала хлопотная — назначили его помощником директора совхоза. Но директор оказался человеком властным, все любил решать сам, а от Чеботарева требовалось только поддакивать да исполнять приказания. И Чеботарев заскучал по изысканиям, по строительной лихорадке, по смелому делу. Так что письмо Бориса Петровича пришло в самое время…
Деловой разговор, как и всегда получалось у Бориса Петровича, шел «на рысях». Во вновь строящемся шестнадцатиквартирном доме для Чеботарева забронирована комната. Пусть Василий завтра же телеграфирует жене: все в порядке, можно выезжать. Время для переезда самое подходящее: уборка хлебов в совхозе закончена, а здесь найдется дело хоть для агронома, хоть для астронома…
Немного позже Колыванов представил Чеботарева своему немногочисленному штату. Участок еще только создавался, и новому сослуживцу все обрадовались: какую-то часть работы можно взвалить на его плечи…
