Вячеслав Пальман - Песни чёрного дрозда
Могуче и как-то сразу в самом центре светового гейзера выкатился огромный шар солнца. Все ослепительно засверкало на земле: роса, камни, листва. Небо успокоилось, поголубело… Земля залилась светом. Начался день.
Александр перевёл взгляд на костёр. Измученно-красный свет костра едва проглядывал в сиянии дня, и Саша улыбнулся ему, сморщенному кусочку солнца, затерявшемуся в траве. Твоё время — ночь, костёр…
Он поел, оставил у костра кусок хлеба с маслом, затоптал угли. Втиснувшись в лямки рюкзака, повесил карабин через грудь и пошёл лугами на юго-восток, в сторону Жёлтой Поляны.
Через несколько минут, воровато оглядываясь, Одноухий вышел из лесу, осмотрелся и обнюхал воздух. После этого уже смело подошёл к кострищу. Как должное, съел хлеб с маслом, облизнулся и, низко опустив чёрную морду, пошёл по следу за Александром Молчановым.
4Путь научного сотрудника проходил по границе леса и высокогорного луга, как раз в зоне кормовых угодий оленьих стад, и он подумывал о том, что если встретит Хобу, то это будет не меньшим счастьем, чем «разговор» с Одноухим.
Найти оленя проще, чем медведя, потому что Хоба уже не впервые встречался с ним и охотно шёл на зов охотничьего рога, который всегда висел у Молчанова на поясе.
Молчанов отцепил олений рог, поднёс к губам. Тягучий, утробный звук печально и призывно пролетел над лугами, забежал в ущелья, оттолкнулся от каменных стен и, дробясь, множась, медленно затухая, заставил сотни животных насторожиться в своих потайках. Звук природный, естественный, но звучит явно не вовремя. До осени ещё далеко.
Александр подождал немного и пошёл дальше.
Трудно надеяться, что Хоба прибежит сразу, как сказочный конёк-горбунок.
Вскоре Молчанову пришлось перейти через большую щебенистую осыпь, лишённую какой-либо растительности. Протрубив в третий раз, он укрылся в кустах жимолости и стал ждать. Человек и медведь в эти минуты как бы поменялись ролями: Одноухий не мог миновать голой осыпи, а Молчанов укрылся в кустах. Прошёл час или чуть больше, и терпение Александра вознаградилось: Лобик вышел на осыпь и осторожно, словно по минированному полю, поминутно останавливаясь, обнюхивая воздух, двинулся вперёд. Последние триста метров до заросшего участка Одноухий пробежал с предельной скоростью и надёжно укрылся в кустах.
Это походило на игру в прятки.
Улыбаясь, Молчанов пошёл дальше. Больше ему не удалось увидеть своего медведя.
На другой день у научного сотрудника произошла долгая остановка на подступах к перевалу возле глубокого ущелья, доверху наполненного лесом. Здесь Молчанов провёл обследование последних перед нивальным поясом пастбищ. Потом он повернул почти назад, на север, и до самого вечера обходил горную систему Цхоава, где этим летом собралось особенно плотное стадо оленей, которые все же не сумели выстричь прекрасные выпасы по крутым бокам горы. Несколько раз Александр и здесь трубил, призывал своего Хоба, но ему не повезло. Великолепного рогача в этом районе не оказалось.
А Одноухий то исчезал на какое-то время, то вновь давал о себе знать, подбираясь по ночам к одинокому костру и поедая небольшие Сашины подачки. Кажется, зверю нравился такой способ передвижения — следом за ведущим, к которому он все больше привыкал.
На десятый, что ли, день Молчанов сделал привал у светлого озера, голубой бисеринкой лежавшего в конце ледникового цирка, сползающего со скалистой вершины. Берега озера, уставленные невысокой берёзой, кажется, посещались и турами и сернами.
Александр ещё не успел развести костёр, только снял рюкзак, карабин и присел было на камень близ озера, как тут же вскочил. Удивлённые глаза его уставились на внезапное видение.
Почти посредине цветочного ковра стоял крупный благородный олень и внимательно смотрел на него.
По гордой осанке, огромным рогам, по величине и светло-коричневой шерсти он узнал своего Хоба. Другого такого оленя в заповеднике не было.
Олень сам нашёл Молчанова и теперь стоял и смотрел на него, желая убедиться, что это не ошибка.
— Хоба, — сказал Молчанов и протянул руки. — Наконец-то ты пришёл!
Олень переступал с ноги на ногу. Гордо оглядел окрестности и, умиротворённый, нагнул голову. «Да, я пришёл».
Глава пятая
ДРУЗЬЯ ДЕТСТВА
В гнезде шла непрерывная возня.
Пять заметно подросших птенцов уже не умещались в аккуратной чашечке, склеенной из веток и глины, они все время старались усесться поудобнее. Но для этого приходилось распихивать братьев и сестёр, которые тоже стремились обеспечить для себя удобное местечко и, естественно, сопротивлялись всякому воздействию со стороны.
Птенцы выпячивались из гнёзда, как дрожжевое тесто из хлебной дёжки. Уже не только головы, состоящие из преогромного клюва с жёлтой окоемкой, но и шеи, и верхняя часть более или менее оперившегося тела высовывалась из гнёзда. Когда родители прилетали с червяком в клюве, красные треугольники разинутых ртов вытягивались так далеко за пределы гнёзда, что гнездо как бы враз распускалось, как распускается утром цветочный бутон.
Дроздам уже не нужно было садиться на край гнёзда. Издали, с веток, опускали они добычу в жадные ротики, ухитряясь при этом соблюдать строжайшую очерёдность, чтобы не обидеть кого-нибудь из своей великолепной пятёрки.
Птенцы обрели голос. Поверх невзрачного пуха они обросли пёрышками и с каждым днём становились все симпатичнее, все приятнее даже для глаза чужого наблюдателя. Что же касается родителей, тем более дроздихи, то птенцы были для них самыми расчудесными, самыми прекрасными созданиями природы уже с первого дня их появления на свет белый. Материнское ощущение одинаково у всех животных и всех птиц. И оно почти совпадает с истиной.
Встречая родителей, птенцы пищали тоненько и разноголосо, с каждым разом все требовательнее. Но только при старших. Едва взрослые исчезали, в гнезде все умолкало, рты закрывались, и борьба за жизненное пространство происходила дальше уже в полнейшей тишине.
Однажды, когда птенцы пыжились в тесном своём домике изо всех сил, произошло то самое, что должно было произойти рано или поздно: один из птенцов, вытесненный братьями, оказался на краю гнёзда и едва удержался, чтобы не свалиться вниз.
Птенец уселся поудобнее и даже позволил себе, из озорства, что ли, пустить белую струйку на спины своих несносных братьев, которым эта последняя мера явно не понравилась; притихшие было после того, как почувствовали относительную свободу в облегчённом гнезде, они снова завозились, но сидевшему вне гнёзда эта их деятельность уже ничуточки не досаждала.
![Владимир Михайлов - Восточный конвой [ Ночь черного хрусталя. Восточный конвой]](/uploads/posts/books/70771/70771.jpg)