Геннадий Падаманс - Первостепь
– Как иголку придумали. Придумать надо. Ведь не было в старину иголок. И чумов таких тёплых не было. А потом люди придумали. Ведь сами придумали. Без шамана. Без духов.
Игривая Оленуха вроде как успокаивается, и Сосновый Корень больше не перебивает. Просто спрашивает:
– Но откуда женщина знает, как всё это было?
Игривая Оленуха уже улыбается. Так быстро, как солнышко из-за туч!
– Знаю. Во сне привиделось, - она смеётся, и Сосновый Корень тоже всё забыл, всё своё раздражение, весь свой гнев. Улыбается в ответ:
– Ага, значит всё ж таки духи подсказали.
– Не духи! – машет рукой Игривая Оленуха. – Мне просто приснилось. Самой. Мне самой. Вот как сейчас я сама беру эту шкуру: раз – и схватила.
Она и вправду схватилась за полог, оттянула: раз – и её уже нет, полог откинулся назад, а Игривая Оленуха оказалась снаружи. Оттуда смеётся:
– Сама же схватила. Не дух подсказал. Вот сама!
Куда-то пошла. Сосновый Корень слышит шаги: лёгкие, нежные, - но они удаляются. От него удаляются, от его чума.
Он остался один. Ему грустно. Неладное что-то творится с женой. Неладное.
И вдруг у него что-то ёкнуло в груди, вдруг что-то почудилось… Когда он шёл,.. когда он бежал со своей вестью – ему виделось, важное ему тогда виделось – что? Хочется вспомнить Сосновому Корню, вдруг хочется вспомнить, и непременно сейчас. Но не может. Не вспоминается. Только тревога, только сердце щемит почему-то.
Вздыхает Сосновый Корень. Наверное, это всё же жена его расстроила. Всполошила своими нападками на шамана. Зря она так. Надо будет мужу с нею построже. Надо будет. Он попытается.
А снаружи слышны шаги. К Сосновому Корню идут. Не жена. Много старше жены, и охотник. Старейшина.
Так и есть.
Бурый Лис.
****
Рыжегривый, великолепный огненно-золотистый лев, в первый раз обходит свои новые владения. Несколько дней назад он явился сюда из предгорий, изгнал прежнего вожака, Одноглазого, и вот теперь гордо шествует по невысокой пожухлой траве. Временами он останавливается, приопускает морду и так сильно вдыхает степной воздух, что его бока втягиваются, кажется, едва не слипаясь. Зато мощную грудь распирает, сколько могут выдержать рёбра и прочная шкура, а затем всё тело льва содрогается в едином порыве и сквозь раскрытую пасть извергается раскатистый рык, от которого пыль вздымается столбом перед хищником, напоминая маленький смерч, а грозный рокот, подобно перекати-полю, катится над землёй до самого небосклона. Вся степь обязана знать своего нового владыку. Всё здесь принадлежит только ему. И если кто-нибудь смеет оспорить права Рыжегривого – пускай появится, он ждёт.
Но никто не появляется. Из львов – никто. Однако недалеко позади Пятнистый Демон, вожак банды гиен, матриарх, с небольшой сворой идёт по огромным следам Рыжегривого и засыпает землёй и травой все отметки и запахи, которые оставил тут лев. Засыпав, гиена мочится поверх. Она здесь хозяйка, Пятнистый Демон, что бы там ни воображал заносчивый лев.
Но Рыжегривый не желает видеть гиен, не может ронять своего достоинства на столь мерзких тварей. Покуда те бредут сзади. Он вызывает врагов спереди. Он вызывает львов.
Рыжегривый родился в предгорьях, в полуденной стороне, где высокие травы взбираются по косогорам к убежищам горных баранов и медвежьим берлогам. Но первое, что он помнит, это смертельную схватку с гиенами. Он сумел вскарабкаться на неприступную для пятнистых тварей скалу, но его мать и сестра остались внизу. Сестра сразу исчезла в пятнистом море, мать окружили плотным кольцом, она, присев, яростно извивалась, рыча и кусая, отбиваясь передними лапами, но тучи гиен своими жуткими пастями впивались сзади в её хребет, и когда подоспела подмога, она уже не могла подняться на изодранные лапы, её сломанная челюсть не закрывалась, изо рта сочилась кровь. От сестры вообще не осталось следов, даже запах исчез. Рыжегривый оказался сиротой-одиночкой.
Выжженная коричневая степь пылится при каждом шаге. Сухие, шуршащие на ветру пучки травы без цвета, без запаха, как скелеты былого плодородия. Если бы лев мог сочувствовать травоедам, очень впору было бы посочувствовать. Но нет такого в зверином мире, жалости нет. И сочувствия тоже. Каждый чувствует за себя.
Стая его не отвергла, но он был самым младшим изо всех котят, потому его превратили в живую игрушку. Львицы выкармливают детей сообща. Он тоже мог попросить молока у любой тётки, после того, как насытились её львята. Меньше ему доставалось, конечно, чем остальным – зато он не страдал от изнеженности. Днями напролёт, лето и зиму, его кусали, стукали лапами, загоняли, ловили. Его юная шкура покрылась сетью царапин и шрамов, он стал клетчатым львёнком, его так и признавали, как Клетчатого, покуда не появилась на его шее рыжая поросль подобно венку двуногих.
Впереди, между двумя редкими кустами, заблистали на солнце валуны. Цвета мамонтовой кости, эта куча больших камней почему-то напомнила льву кучу помёта. Только очень большую кучу. Такой не оставит и мамонт, и даже целое стадо мамонтов. Знакомится Рыжегривый. Внимательно осмотрел все камни, стал обходить и обнюхивать. И вдруг остановился. Его предшественник, тот, кого уже не было, оставлял здесь свои метки. Самого уже не было, а запах всё ещё оставался, и это вызвало ярость у нового владыки. Рыжегривый угрожающе зарычал, но слабый запах былого соперника от этого, конечно, не исчез. И тогда Рыжегривый оставил свою метку поверх. Тщательно помочился на камни в нескольких местах, принюхался и остался доволен. Перебил чуждый запах. Напрочь изгнал. Не осталось следа.
Однажды осенью молодых львов изгнали из стаи. Втроём они подались в бескрайнюю степь. Поначалу свобода их радовала. Они гонялись за зайцами, хватали жирных сурков и вёртких тушканчиков, пугали шакалов. Не брезговали птицами, ящерицами, змеями и мышами. Даже от саранчи не отказывались и от совсем смехотворных кузнечиков. Лишь бы набить животы. Чтобы чувствовать растущую силу. И радоваться току горячей крови. Однажды наткнулись они на грузного серого носорога. Никто из них не умел убивать носорога, но всем хотелось играть. Они окружили фыркающего увальня, и тот, кто оказывался сзади, подскакивал и бил лапой по крупу нелепого зверя. Носорог разворачивался рогатой мордой к обидчику, яростно пыхтел, кидаясь в атаку, но другой лев догонял его сзади и опять бил по крупу. Когда игра уже стала надоедать, один из троицы молодых львов немного замешкался, уверенный в своей юной неуязвимости. А носорог вдруг с удвоенной прытью рванулся вперёд и подцепил страшным рогом зеваку. Тот высоко взвился в воздух, перевернулся и грохнулся оземь. Носорог его тут же настиг и поддел снова, потом ещё раз. Рыжегривый и его компаньон совершенно опешили, в такую игру они не хотели играть, не собирались. Их бездыханный товарищ достался проклятым гиенам, которые тут же сбежались со всех сторон, безжалостно рвали юное тело и возбуждённо катались в пыли, словно хотели впитать в свои шелудивые шкуры последний запах погибшего льва.
