Андрей Илларионов - Шаги по Сибири
— Глядите, глядите! — закричал он нам.
Я глянул и был поражен: огромными прыжками удалялся от нас по накатанной лыжне довольно крупный заяц.
Происходило это, как ни странно, в самом центре Новосибирска. Когда-то был здесь овраг речки Каменки. Потом его заполнили песком из Оби. А после дождей тут вымахала трава. И вот на этом-то островке, с одной стороны которого стучали по рельсам трамваи и электрички, с другой натужно ревели грузовики, каким-то непонятным образом и завелся заяц.
Потом знатоки высказывали догадку, что в центр города он забежал по льду широкой Оби.
Такое соседство радовало. Значит, и в городе с полуторамиллионным населением, с его шумом, дымом, может-таки прижиться существо, привыкшее к тишине леса и раздолью поля. Беспокоил только не в меру усердный следопыт:
— Ты бы заехал сверху, — предлагал он мне. — А я — снизу. Посмотрел бы я, куда он денется.
— А может, не стоит? Пусть живет себе на здоровье!
Но, видно, он не мог лишить себя такого удовольствия.
На нем были валенки, белый полушубок в талию, какие выдают работникам внешней охраны, и я назвал его про себя «охранником». Встречались мы с ним все там же каждое воскресенье.
— Это ж — ночное животное, — укорял я его. — Ему днем спать надо.
— Собаку бы хорошую, — возражал он. — Посмотрел бы я тогда на это ночное животное… — и продолжал тяжело мять валенками сугробы.
Определять отношение к зайцу одними симпатиями и антипатиями было бы рискованно, и я рассказал обо всем экологу — профессору С. Фолитареку.
— Заяц в соседях был бы нам кстати, — обрадовался он. — Ведь половина населения страны живет в городах и потому в черте их особенно важно соотношение «природа — город». Вот в Академгородке есть такой Телегин, так он это соотношение поддерживает.
Зайцы — слабость зоолога В. Телегина. На стене его тесной комнаты — фотоснимок большеглазого, трогательного в своей беззащитности зайчонка.
«Заяц гложет посадки», — жаловались ему садоводы.
Он советовал, как защищать сады.
«Косой пуглив и недекоративен», — твердили ему.
«Зато увидишь поутру на снегу свежую заячью стежку — на весь день бодрости прибавляется, — вздыхал он мечтательно. — Без животного все наши парки походили бы на какую-то выморочную территорию».
Позиции у Телегина основательные. Да, горожанин проводит свой день у станка, вечер — за книгой, у телевизору. И его отношения с живой природою все более переходят в сферу абстракции. Вот почему так важно, чтобы рядом было дикое живое существо.
Зоолог опытной станции Сибирского ботанического сада Владимир Иванович Телегин — человек действия. Благодаря ему не один любитель заячьего рагу поплатился за это блюдо расположением сослуживцев. Ему обязаны городским устройством многие тысячи таежных птиц, две тысячи белок-телеуток, пепельно-голубых красавиц в рыжих перчатках, с рыжими кисточками на ушах, а когда телеуткам пригрозила голодная зимовка, жители по призыву зоологов сколотили сотни кормушек.
— Это совсем не моя заслуга, — скромничает Телегин. — Белка сама за себя наилучший агитатор, и за всю природу — тоже.
И тут он прав: новосибирцы сначала ездили любоваться белками в академический городок. Теперь можно встретить этого зверька и в лесопарках старого города. Было время, когда иной мальчишка с легкостью необыкновенной мог и пристрелить белку из духового ружья с одной лишь «невинной» целью — хорошенько ее рассмотреть, набить чучело. Теперь рассмотреть ее можно и не убивая, да никто этого и не позволит. Вот он — эффект присутствия белки в городе.
Телегина кое-кто называет чудаком А все чудачество его сходится на том. что из-за зверя готов он поссориться даже с собственным начальством. На территорию все того же академического городка забрела мудрая лосиха. Принесла там двух лосят. Потом к ним примкнули еще трое сохатых. Эта компания крепко там осела, и, конечно же, добралась до делянок ботанического сада. Зоология вошла в противоречие с ботаникой. Ботаники решили, что с лосятами пора кончать. Но на комиссии по охране природы главным оппонентом у руководителей Ботанического сада оказался их же сотрудник — Телегин. Он предложил огородить посадки заморских растений, и взял в споре верх.
…Недавно я вновь решил побывать там, где почти в центре города спугнули мы зайца. Пришла моя очередь бороздить сугробы. Но как ни старался — не мог-таки найти заячьей стежки…
Тут Нарым — тут и Крым
Ночь застала нас наверху и была она по-зимнему студеной. И чтобы согреться, мы пораньше тронулись в путь.
Склон, по которому шла тропа, становился все круче, и с него мы любовались озером, окаймленным густым хвойным лесом.
Подъем на перевал был крут, но совсем не так длинен, как можно было бы ожидать. Вышли на плоскогорье, покрытое поначалу сухим и высоченным листвяком. Мы посидели в беседке, сооруженной лесниками. Повесили по обычаю нитку цветную на дерево, обвешанное разноцветными лоскутами, чтобы дорога была без злоключений. И тронулись далее. Тайга становилась болотистой, все более дикой. Тропа была еле заметна, да и она время от времени раздваивалась.
С густых ветвей, как в декорациях какого-то сказочного спектакля, свисали огромные бороды лишайника. Наши лошади то безнадежно увязали в болоте, то до крайности замедляли шаг, переступая обнаженные корневища. Время от времени сверкали вечным снегом дальние зубья вершин. И невольно вспомнилось:
Дик и страшен верх Алтая,
Вечен блеск его снегов.
Вскоре мы поняли, что спуск рядом. За деревьями мелькнула узенькая лента Чулышмана, рева его порогов слышно не было. Река была очень далеко внизу.
Спуск в долину, казалось, бесконечен. И не достигнув низа, мы начали ощущать, что попадаем словно бы в другую страну. Лиственницы уступали место осинам со стволами в два обхвата, высокими и стройными, как эвкалипты. По красоте и силе состязались с ними березы. А в самом низу, на плоской, как тарелка, луговине, встретила нас зелень акации и шиповника, пестрота вики и клеверов, дружный стрекот кузнечиков, крупных и ярких.
На уединенной поляне, в высокой траве потревожили мы семейство непуганых глухарей. Они не стремились спасаться. Огромный бородатый глухарь с набухшими красными бровями только взлетел тяжело на ближайший сук и оттуда что-то настоятельно советовал глухарке.
Было это все на высоте около тысячи метров над уровнем моря. На холодных каменистых обрывах высоко над нами паслись дикие козлы — по-местному, буны, может быть, даже прятался снежный барс. А здесь — если б не рокот пенного Чулышмана, не скалы и водопады — можно было бы подумать, что очутились мы в средней полосе России. И чем ближе знакомились с этими местами — тем сходство все более подтверждалось. Сосны были, как с картин Шишкина, попадались обильные клубничники. Ночь тут дышала теплом, и стало ясно, что мы ехали навстречу лету.
