Анатолий Онегов - Логмозеро
Когда-то протока была здесь глубже и спокойнее, но потом протоку подправили люди, и она взбунтовалась. Еще совсем недавно протока выходила в озеро не по прямой, а, как всякая уважающая себя река, делала перед большой бурной водой изгиб, не лезла сразу под крутые волны, а отгораживалась от озерной волны небольшим островком-пересыпью и под защитой этого островка покойно заходила сначала в залив-лагуну и только потом смешивала свои воды с водой озера. Но такой кривой, обходный путь не устраивал людей, работавших на сплаве, и протоку-кривулину перегородили перед самым озером длинной дамбой, направив покоренную воду вместе со сплавным лесом прямо в Логмозеро. И все было бы хорошо, если, подправив речку, люди и дальше помогали бы ей катить свои воды по-новому. Но сплав закрыли, дамбу убрали, и прямая протока-канал стала заноситься песком. Протока скоро обмелела, и по мелкому месту, как по перекату, побежала в озеро быстрая вода, которую сразу разведали утки и которая не раз подводила рыбаков, посчитавших лед над быстрой и мелкой протокой достаточно прочным.
В год прибытия на Логмозеро на летнюю рыбалку я опоздал – по берегам озера уже тянулись первые льдинки-закрайки, а потому я с особым беспокойством и нетерпением ждал на озере первый лед.
И он пришел, первый настоящий лед, чистый и прозрачный от резкого, напористого морозца.
Есть у первого зимнего льда своя прелесть и своя тайна. Они-то, красота и тайна, и зовут к себе, зовут все дальше дальше от берега, на самую середину замерзшего, остановившегося плеса.
Гулок, прозрачен и искрист первый лед. Тронешь чуток лезвием пешни, и пройдет под тобой от берега до берега глубокий, неясный гул воды и льда.
Вырвется, выбьется из-под острия пешни легкий льдистый осколок, сверкнет на утреннем солнце розовым и голубым светом, откатится недалеко и останется гореть, камнем-самоцветом до самого вечера.
Тихо на первом льду, необычно после буйной осенней волны, которая, кажется, только что гремела по озеру, крушила последний тростник, но вот успокоилась и отошла к зимнему сну. Спит уставшая, нагулявшаяся с весны вода, и, куда делся ее недавний мрачный цвет, куда делся облезлый сырой, перекрученный тростник! Нет ничего, и только чистота льда да желтые щеточки тростниковых столбиков горят в морозном солнце веселым чистым светом.
Сделаешь первый шаг по застывшему льду и остановишься. И не от страха – мол, тонок лед, треснет сейчас под ногой, а от необычности состояния: ты над водой, над глубиной озера. Вот под ногами у тебя его дно, еще близкое, видное до камушка, до всякого осевшего на дно листа недавней травы. Дальше дно глубже, темнее, но видишь ть и затонувшую ветку, а рядом с веткой чуть приметную от темных спинок ватагу окуньков-маломерок. так все время, пока идешь по заливу, идешь медленно, чтобь привыкнуть к новой зимней воде, и долго не можеип принять, пережить необычность первого льда.
Первый лед трезв и спокоен. Он не пьянит, не зовет в пляс, не приглашает к веселому рассказу, как весенний,] последний лед, голубой и озорной от солнца и талой воды! По перволедью ты входишь в тайну, а настоящая тайна всегда молчалива. И не знаю я, что все-таки лучше: вот тая
вот медленно, шаг за шагом, идти по первому льду все дальше и дальше, все глубже и глубже или вынестись на быстрых санках-финках сразу на середину озера?
О том, что лед уже держит, что охота за перволедным окунем началась, узнал я сразу, заметив из окна далекую, но ясную на льду фигурку человека, катившегося вдоль берега на санках-финках.
Санки-финки стоят того, чтобы о них рассказать, чтобы вспомнить острый, как у конька, полоз, полоз долгий и быстрый, чтобы увидеть снова ладные, аккуратные досочки-планочки нарядного стульчика-седелышка. Легкие и быстрые, эти санки проносят тебя по такому тонкому ледку, ступить на который ногой еще опасно. Другой раз и не сходит рыболов со своих скорых саней, а сидит прямо на седелышке и потягивает из-под себя упорных полосатых рыб-окуней.
На полоз для финок нужна хорошая, быстрая и узкая сталь, как для самого лучшего конька. По старым кузницам и у старых кузнецов такие быстрые полоски находились, а по новым да у новых кузнецов не скоро сыщешь подходящий металл, а потому и заказать теперь финки не так-то легко. А разыщешь нужный полоз, закажи финки только хорошему мастеру, чтобы выгнул полоски-полозья впереди красиво, чтобы ладно и видно поставил на полозья стульчик-сед елышко, чтобы сделал у стульчика, у санок, удобную точеную спинку-ручку из крепкого дерева, а само бы седелышко заложил ровно гладкими дощечками-планочками. И тогда кати себе в любую сторону, ищи по первому льду свое счастье, карауль, выманивай к лунке-проруби большеротых окуней.
К финкам рыболову, что выехал на первый лед за окунями, положена небольшая сумочка, где хранятся в пути легкий топорик и короткая зимняя удочка. Топорик быстро v негромко вскрывает узкую прорубь, и в это окошечко уходит под лед маленькая, юркая блесенка-окуневка.
Давно не встречал я на льду рыболовов, по-настояще>. промышлявших перволедных окуней одной блесенкой. Давно завелись у нас добрые зимние снасти, напридумывал! мы самых разных сторожков и мормышек, научились мь выманивать к лункам любую рыбу, и больше не игрой снасти, а богатыми дарами-прикормками. Знал и я все этт премудрости и не думал, что однажды встречу на ль; людей, которые все еще помнят главную дедовску! снасть – блесну, помнят и любят главную старинну! подледную потеху – блеснение окуней.
Удивили меня логмозерские старики своей немудро*
снастью. Не удочка, а короткая прочная палочка, как тонкое кнутовище, не леска-невидимка, а добрый шнур, каким ловят теперь лишь щук да сазанов. Лески у стариков короткие – мелко озеро, да и идет окунь еще в самые берега, – так что с метр всего и лески-шнура, а на конце толстой лески поводок потоньше, на котором и сверкала крохотная металлическая полоска с впаянным в нее зацепистым крючком без бородки.
И крючки, и блесенки старики делали сами. Блесенки тут же оживали в воде, и узнать тогда в них металлическую поделку не было никакой возможности. Блесенками старики долго не играли, не пугали рыбу: макнут раз, другой, много третий и задержат то у самого дна, то в полводы, то под самой прорубью-лункой, задержат на минуту-другую, опять качнут и опять задержат на время.
Глядишь за такой рыбалкой, и кажется, что старик спит, спит, потому что стар. Привыкнешь к такой неторопливой ловле, заглядишься и не усмотришь момент, когда удочка-палка в руках старика чуть дрогнет, и тут же выскочит на лед полосатый красавец, красногрудый, большеротый окунь в хорошую мужскую ладонь.
