Станислав Олефир - Встречи в Колымской тайге
— Вот она! В воду гляди, в воду! — Лёня показывает рукой за кромку плота, чуть ли не себе под ноги. Там, под водой, наперерез плоту плывет крохаль. В эту минуту он больше напоминает крупную камбалу. Серебристый, овальный и заостренный с головы и хвоста.
Бытует мнение, что крохаль под водою машет крыльями. Ничего подобного. Крылья прижаты, а вот лапы мельтешат. Хорошо виден открытый птичий глаз, клюв и шея вытянуты в одну прямую линию. Нам передавалось то напряжение, с которым крохаль превозмогал быстрое течение Лакланды.
Наконец завалы позади. Здесь, где мы сейчас плывем, вода проявила себя как созидатель. Много лет подряд она сносила песок, наращивая косу. И каждый год волны высевают на кромку вновь образованного берега тополевые семена. Теперь у берега в несколько рядов поднялась поросль. У самой реки топольки-прутики, а дальше уже настоящие деревца с кроной, стволом.
На одном из топольков висит величиной с кулак шар из серой бумаги. На ощупь она эластична и издает обыкновенный бумажный хруст. Конечно же, это осиное гнездо, вот и две длинные осы с узкими талиями и желтыми поперечинками на юбках. Лёня подговаривает добраться до меда. Мне жаль рушить гнездо, к тому же я знаю, что обыкновенные лесные осы ведут хищнический образ жизни и, конечно, никакого меда не запасают. Тем временем из летка вылезла еще одна оса, не больше комнатной мухи, кургузая и неповоротливая. Неужели они живут вместе? Стучу палочкой по гнезду. Внутри кто-то зажужжал, завозмущался. Полезли большие и маленькие осы. Конечно же, лучше убраться подобру-поздорову. Пока я возился с насекомыми, Лёня вырубил два новых шеста, бросил их на плот и ушел искать Бумку. Я успел сварить уху из хариуса, вскипятить чай, наконец заявились. Оказывается, Бумка все это время сидела возле мешка. Она не узнала Лёню, была страшно сконфужена и от волнения принялась пить воду из Лакланды.
Сейчас она уже набегалась по косе и сидит, с подозрением разглядывая плот.
После обеда решили проплыть еще километров пять и остановиться на ночевку, а утром начать обследование Лакландинской долины. Так или иначе, здесь ляжет наш путик, и где-то в этих местах придется ставить избушку.
Сразу за тополевой косой Лакланда разливается широко и беспутно, образует множество проток, островов и мелей.
Одно из преимуществ нашего плота в том, что он сделан из сухостоя, осадка его небольшая. Вообще лиственница относится к так называемым твердым породам, удельный вес сырой древесины чуть меньше удельного веса воды. Дома я представлял плот чем-то монументально жестким. Оказывается, плот может сгибаться, перекашиваться и даже немного извиваться. Сделав это открытие, мы и назвали его «гармонью».
К вечеру похолодало. Небо опустилось к самым сопкам. Сразу же почувствовали, что в сапогах вода, а рубашки мокрые от пота. Река делает новый изгиб. И мы причаливаем к берегу, заваленному плавником. На самом верхнем бревне завала пристроился горностай. Он всего раза в два длиннее мыши, коричневый и быстроглазый. Когда плот зашуршал о прибрежные камни, горностай цыкнул и змейкой скользнул между бревен. Через минуту его любопытная мордочка показалась с другой стороны завала.
— И это за таких мышей платили сто тысяч долларов? — удивился Лёня.
— Каких сто тысяч?
— Я в «Охоте» читал, что нашим заказали горностаевую шубу для английской королевы.
— А ты налови их хоть на полшубы. Это он летом такой отчаянный, а зимой ты его не увидишь.
У завала соорудили навес из брезента и полиэтиленовой пленки, устроили постель из стланиковых веток. Легли рано, спать не хотелось. Никак не можем прийти в себя. Еще два дня назад нужно было утрясать вопрос с отпуском для Лёни, закупать недостающие продукты. И все на глазах соседей, товарищей по работе и незнакомых людей. Здесь же кампания по защите природы. Газеты и журналы пестрят карикатурами на врагов флоры и фауны, в первом ряду коих стоят люди с ружьями в руках. Согласитесь, что со словом «браконьер» вырисовывается такая картина: под симпатичной елочкой стоит мужчина в болотных сапогах, телогрейке и шапке-ушанке, в руках ружье, рядом поверженный лось. Теперь посмотрите на нас. Все сходится! Та же одежда, то же оружие.
Отсюда и ехидные замечания, а иногда и прямые обвинения, похожие на то, которое высказала нам продавщица хлебного магазина: «Где вот такие любители природы пройдут, там от природы одна окружающая среда остается». Сама же продавщица в песцовой шапке «магаданке» щеголяет.
Но разве станешь доказывать всякому, что охотники никакие не враги природы. У горностайчика, как тот, что в этом завале, уже через восемь месяцев может десять–пятнадцать малышат родиться. А если таких завалов много и почти в каждом по выводку?
То, что горностай ловит куропаток, глухарей и даже оленей если не выдумка, то редчайшая случайность. Основная еда горностая — мыши-полевки. На десерт ягоды, орехи. А ведь мышами и соболь питается, и лиса, и совы. Даже олень при случае. На мышей же, как на орехи или ягоды, каждый год «урожай» разный. И если мышей мало, горностаи, соболи начинают поедать друг друга, гибнуть от голода. Пусть уж этих зверьков охотники добудут.
На ленинградском аукционе за шкурку соболя платили четыреста долларов, а за горностая — семь. Золотом! Да и нам, северянам, хочется хороший воротник или шапку иметь. Давно подсчитано, что мы ежегодно на многие миллионы рублей пушнины недопромышляем. Горностаев и пятой доли не выбираем. А ондатра? Развели в озерах тьму. Промысел зверька не наладили. Вот и развелось ондатры столько, что она всю траву в озерах съела и от голода погибла. Исчезла трава — исчезла и рыба. Теперь в тех озерах ни рыбы, ни травы, ни ондатры. А соболь? Пока соболя в колымской тайге было мало, охотник за день два-три десятка белок брал. Теперь же не всякий столько за сезон добывает. А ведь двадцать белок хорошему соболю по цене равны. Получается, что численность зверя в тайге регулируют или голод, или сами звери. Так пусть уж лучше это делают охотники. И тайге и людям польза.
16 сентября
Проснулся я около полуночи. Заметно похолодало. Лёня подкатился к костру так близко, что его рука упирается в горящее бревно. Расталкиваю брата и принимаюсь внушать правила поведения у костра…
Чай в кружке и чайнике к утру покрылся ледяной коркой, а трава вокруг побелела от инея. Лакланда притихла. Вода в ней парит.
Поставленные на ночь жерлицы поймали двух вертлявых налимчиков с карандаш величиной. Поругав неудачную рыбалку, мы принялись за работу. Лёня убирает тент, я прикидываю, какое блюдо можно приготовить из стограммовых недомерков, и не ведаю, что в пяти шагах от нас спит целое стадо налимов. Толстых, головастых, жирных.
Налим исключительно ночное животное. Если летяга, заяц, сова на кормежку выходят с наступлением ночных сумерек, то налим просыпается в самую глухую ночь. Все остальное время он спит. При этом он должен спрятаться в нору, под камень или корягу. Удобных же спален немного. Поэтому, как только на реке появляются прибрежные полоски льда, так называемые забереги, почти все налимы устремляются под ледяную крышу. В эту ночь покрылся льдом наш заливчик. Будь я в сапогах, получилась бы отличная рыбалка, но, ночуя в тайге, я надеваю чижи — самодельные меховые носки. В них и отправился за пилой. Забрался на плот, гремлю инструментом и вдруг замечаю: из-под плота в сторону Лакланды мелькают какие-то тени. Пока прибежал к костру, пока обул сапоги…
Что и говорить, не испробовать бы нам в то утро знаменитой печени, если бы самый большой из налимов не вздумал сунуть голову под камень, лежащий почти у самого берега. Лёня, когда набирал в чайник воду, принял его за корягу. Налим зашевелил хвостом и выдал себя.
Подкрались мы с неводком, подняли рыбину из постели, потянули на берег. У нас на Севере многие почему-то пренебрегают налимами: ест он все подряд, фи, какой нехороший! А ведь это нежнейшая рыба.
Кстати, есть одна неразгаданная загадка. Поселок наш расположен недалеко от реки Буюнды. Лет двадцать назад в ней хариусов и налимов водилось великое множество. Но вылавливали почему-то хариусов. Хариус хищник, и налим хищник. Два хищника в одной реке — конкуренция. И вот одного повыловили — другому, кажется, раздолье. Так нет. Поубавилось хариуса, более редким стал и налим… Может быть, здесь какое-то биологическое равновесие?
…Все, кому приходилось плавать на плотах, знают, что заглянуть под плот трудно, а иногда и невозможно. Лёня и решил сделать окошко в центре плота. Ничего путного из этого не вышло. Слишком мал радиус обзора, а делать большую дыру я брату не разрешил. Дыру кое-как прикрыли и забыли о ней.
Проходим узкую протоку. Вода клокочет. Там коряга, здесь мель, чуть дальше завал — успевай поворачиваться. И вдруг под нами скальная щетка. Ее зубья на протяжении доброй сотни метров воду расчесывают. Плот зацепился крылом за высокий зуб щетки и развернулся на девяносто градусов. Лёня с шестом в руках бросился плоту на выручку и провалился ногой в окошко. Плот снова развернулся, и ногу зажало. Торопливо проталкиваю рядом с Лёниной ногой шест, разжимаю деревянные тиски. Едва успел выручить брата, шест запрыгал в руках, словно десяток акул рвал его зубами. Вот уж отчитал я брата за беспечность! Он даже не оправдывался…
