Михаил Заборский - Рыбьи дорожки
Стограммовый сазанчик на крючке не уступит окуню в триста. Он кидается в разные стороны, норовит перешибить натянутую леску лучом своего спинного пера, путается в траве, неожиданно бросается под берег и, выделывая разнообразнейшие «сальто», тешит сердце юного рыболова.
Некоторые астраханские рыболовы ловят сазанов на «закидушки» — донные удочки с коротким удилищем без поплавка. При поклевке сазанчик не дергает, а с маху тянет лесу, быстро наклоняя конец удилища. Другие рыболовы вообще не признают никаких удилищ, а просто ловят на леску, обернув ею собственный палец и определяя поклевку по натяжке шнура, толстого, чуть ли не с карандаш; между прочим, так ловят самых крупных сазанов, наживляя крючок мясом речной ракушки и таким образом разрешая червячью «проблему». Ловят сазанов и на разные хлебные насадки, на распаренные зерна гороха и кукурузы, на недоваренный картофель.
Я поехал удить сазанов на другой день после приезда в Астрахань. Ерик, куда меня привез мой друг, коренной астраханец, находился от города в каких-нибудь пяти километрах.
— Здесь и начнем! — сказал он, расплатившись с шофером такси и прислонив связку удочек к развесистой иве около самой дороги. — Вот вода, а вон она и рыба.
И действительно, сделав несколько шагов от дороги, я увидел, как под совершенно прозрачной, точно хорошо протертое стекло, водой двигалась какая-то бесконечная серая лента. Ширина ее достигала полутора-двух метров. Это были те самые трехвершковые рыбки, которых я вчера рассматривал на кукане молодого рыболова.
— Каша! — сказал, зевая, друг. — Другой раз и не поймешь, чего в этих ериках больше: воды или рыбы. Ты закидывай подальше, может, и сядет покрупнее. С полкило. Только вряд ли… К морю ушел сейчас настоящий сазан. Тебе в сентябре надо было приезжать, а не в июле.
Но в сентябре я в Астрахань так и не попал. И в октябре не попал, и в ноябре. А вот в декабре получил воздушной почтой пакет, а в нем большую фотографию. И что бы вы думали?
На фотографии среди заснеженного зимнего пейзажа красовался этот самый ехидный друг, обложенный полуметровыми сазанами. Пойманы они были подо льдом на зимнюю блесну!
Понимаете сами — не был бы я рыболовом-любителем, если бы не мечтал с тех пор попасть в Астрахань. И зимой!.. Обязательно зимой!
Стерлядь
Мы сидели на берегу Оки, неподалеку от разборного рязанского моста, дожидаясь обещанного в подшефном колхозе «козлика». Пониже, у самой воды, капитально расположились с «донками» два гражданина, судя по виду — из пенсионеров. Кстати, таких рыболовов-доночников шутливо называют «грунтовиками». Первый — неторопливый, сухопарый, в очках и мятой фетровой шляпе — являл точную копию бессмертного перовского «Рыболова». Второй был помоложе, потолще, широк в плечах, брит и очень подвижен. Любителей, видимо, связывала долголетняя дружба, хотя называли они друг друга по имени и отчеству и на «вы». Худощавого звали Федором Константиновичем, толстого проще — Иваном Иванычем.
Рыба клевала неважно: у худощавого на кукане, упершись носом в песок, болтался небольшой подлещик, а у толстяка в ведре, растопырив жабры, плавал животом вверх уже побелевший ерш.
Федор Константинович, видимо, был поопытнее. Вот почему после резкой поклевки на удочке толстяка он молча отстранил плечом приятеля и, взявшись за леску, уверенно подсек и потащил рыбу. Иван Иваныч не протестовал, беспрекословно передав бразды правления своему авторитетному другу.
Но, когда около берега заходила на лесе большая сероватая рыба, Ивана Ивановича не в шутку разобрало. Вытанцовывая вокруг сухопарого какие-то замысловатые па, он, подобно заевшей пластинке патефона, начал истошно выкрикивать одну и ту же фразу:
— Федор Константиныч, — стерлядь! Федор Константиныч, — стерлядь!
И только спустя минуту, когда все было окончено и в руке у консультанта болтался кончик оборванной жилки, Иван Иваныч горько сплюнул и сказал естественным человечьим голосом:
— От учителей деваться некуда стало! Чубук лупоглазый! Все ты, Федька! Твои советы! Ставь да ставь ноль пятнадцать. Вот и поставили… Жди, когда еще такая клюнет!..
Да, конечно, не часто теперь под Рязанью можно поймать крупную стерлядку… А сколько раньше водилось этой замечательной рыбы в Оке и Волге, в Унже и Ветлуге!..
«Шексни́нска стерлядь золотая», — писал когда-то русский поэт Державин.
На Шексне я не бывал и поэтому не мог любоваться шекснинской стерлядкой. Да, говорят, и на Шексне тоже мало осталось остроносых, усатых, закованных в костяной панцирь рыб.
Зато на Суре, омывающей дубовые рощи Чувашии, реке быстрой, приветливой, но почему-то несколько мутноватой, стерлядка еще водится.
И, конечно, было бы ее, стерлядки, во много раз больше, если бы не калечили рыбу варварской «шашковой» снастью аховые сурские бакенщики, не выцеживали бы по ночам «плавными» сетями всякие жулики браконьеры, а мы, рыболовы-любители, отпускали обратно в воду зацепившихся за крючок стерлядок-недомерков. Вот и восстановили бы тогда добрую славу этой исконной русской рыбы.
Сурская стерлядь не золотистого, а серого цвета; разве брюхо чуть с желтизной, будто бы грязное. Впрочем, это никак не отражается на ее вкусе.
Изловить на Суре стерлядь даже крупную — килограмма, скажем, на два — особой хитрости не представляет. Лодка была бы да пара донных удочек. Зато добыть «бабку» — приманку, любимую стерлядью, — целое событие.
И ведь вот что удивительно! Вскроешь желудок у пойманной стерляди, а он битком набит мотылем. Да, да! Тем самым мотылем, «намыть» которого черпачком в любом травянистом заливе совершенные пустяки. А вот пойди поймай стерлядь на мотыля. Не возьмет! На червяка тоже не возьмет. Непременно подавай ей «бабку»!
…Наверное, нигде не встретишь таких чумазых рыболовов, как на Суре. И все потому, что «бабка» добывается под водой, в графитной глине. А даже крошечный кусочек этой глины может так изукрасить физиономию «глинопроходца», что его не сразу опознают ближайшие друзья.
«Бабка» — личинка поденки — обитает в подводных пещерах, которые протачивает среди плотной глинистой толщи. Иной раз такие пещеры находятся на глубине нескольких метров от поверхности воды. Вот и попробуй наковыряй оттуда «бабку»!
Мы купили в сельпо железную лопату, загнули внутрь ее края и получили цилиндр с широкой щелью посередине. Лезвие лопаты заострили, отточив его напильником. Затем насадили наш снаряд на длиннющий еловый шест.
Снаряд требовалось опустить в воду и с силой загнать в глину, потом повернуть, раскачать и вытащить обратно, а на берегу Либо в лодке выковырять из цилиндра содержимое я выбрать личинки. Здесь и происходила самая мазня. Бывали случаи, нам везло: в один прием попадалось десять, даже пятнадцать личинок «мятеля», как здесь именуют «бабку». Но гораздо чаще попадалось меньше, а совсем часто — ни единой. Случалось, что целый день поисков едва обеспечивал потребности одной июньской утренней зари.
